Генрих пробормотал, просыпаясь ещё раз:
— Бедна и слаба...
Он расслышал, что теперь колокола били на всех колокольнях. Над городом стоял сплошной, стройный звон. В него изредка медленно, мерно, басисто вступал святой Павел и вновь замолкал.
Под этот хор пробуждался весь Лондон.
Генрих тоже проснулся, теперь окончательно, хотя его мысли ещё были во сне, и он недовольно, укоризненно прошептал:
— Беден... беден... и слаб...
Рыжая голова приподнялась у него на груди. Прямо на него блеснули озорные глаза. Анна улыбнулась и возразила:
— Мой повелитель здоров как бык и силён как медведь. Нынешней ночью он меня поразил.
Генрих долго смотрел на неё, не совсем понимая, о чём она говорит. Думал он совсем о другом, а когда понял её, произнёс угрюмо и строго:
— Сына роди.
Она засмеялась:
— А как же? Рожу! Клянусь, что рожу!
Он нахмурился, выпростал руки, отодвинул её и пробурчал:
— Не клянись, но роди.
Она свернулась клубком и стала его щекотать.
Он хлопнул в ладоши.
Дальняя дверь растворилась бесшумно. С поклоном вступил камергер:
— Кромвеля ко мне!
Камергер так же бесшумно исчез. В ту же минуту на его место выступил Кромвель, широкий и крепкий, в чёрном камзоле и в чёрных чулках.
— Что там?
— По-прежнему... Ничего...
— Пойди и скажи ещё раз.
— Ведь говорил... Три года уже...
— Иди!
Кромвель исчез, точно тень.
Генрих потянулся, собираясь вставать.
Анна вынырнула, весёлая, молодая, горячая, провела тонкой рукой по лицу:
— Попробуем, прямо сейчас...
Он с недоумением посмотрел на неё:
— Что?
Она смотрела игриво и тянулась губами к нему:
— Сына родить.
Он рассердился, оттолкнул её от себя: