Вслед за этим королева приблизилась к решетке, окружавшей помост, и поклонилась дружески толпе.
– Друзья мои и братья! – произнесла она слегка дрожащим голосом. – Не пройдет и двух минут, как я уйду в вечность… Простите же меня от искреннего сердца!
Послышались рыдания, и в душе Анны Болейн снова вспыхнуло жгучее сожаление о жизни и минувших днях ее прекрасной молодости. Она посмотрела невольно на палача: тот стоял возле плахи, держа в руке блестящую секиру. По телу осужденной пробежал легкий трепет, и она поспешила закончить свою речь:
– Молитесь за меня, мои друзья и братья! Постарайтесь забыть проступки моей молодости! Вы знаете, конечно, в чем меня обвиняют, но я не стану оправдываться: меня ждет беспристрастный и неподкупный суд всемогущего Бога; я вверяю себя Его святой защите!
Я смиренно молю Его за судей, вынесших мне смертный приговор, и за покой и счастье моего повелителя: он лучший из людей и был всегда внимателен и милостив ко мне!
Я вполне примирилась с моей печальной участью и молю только Господа простить мне все мои прегрешения!
Голос Анны Болейн задрожал и осекся, и она поспешила передать свой молитвенник любимой своей фрейлине, родной сестре Виата, английского поэта, бывшего в то время очень популярным.
Фрейлина оросила горячими слезами молитвенник и руку, подававшую ей этот прощальный дар.
Тогда Анна Болейн сняла с головы белую кружевную косынку, и глаза большинства присутствовавших наполнились слезами при виде этой юной прелестной головки в ореоле светло-русых кудрей.
Раздались восклицания глубокого сочувствия, крики негодования, вопли скорби.
Осужденная отвернула высокий ворот платья и обнажила нежную лебединую шею. Мужество изменило ей: дрожащие колени ее подогнулись.
Однако вскоре ей удалось превозмочь свою слабость и встать на ноги.
– Неразлучные спутницы мои! – сказала королева рыдающим фрейлинам. – Я прошу вас во имя той искренней привязанности, которую вы испытывали ко мне, не доверять останки мои посторонним! Вы видели меня на самой вершине житейского блаженства, но пройдет две минуты, и от меня останется обезглавленный труп. Я не могу выразить чувства признательности к вам за все ваши услуги, но советую вам служить с тем же усердием вашему королю и особе, которая займет мое место на английском престоле. Прошу вас вспоминать иногда обо мне и молиться усердно за упокой моей измученной души!
Королева умолкла и встала на колени – она была уже не в силах говорить.
Одна из ее женщин подошла и с содроганием завязала ей глаза.
Губы Анны Болейн посинели от ужаса; руки ее непроизвольно протянулись вперед, и голова безжизненно упала на плаху.
Топор сверкнул на солнце.
Воздух вздрогнул от выстрела колоссальной пушки, стоявшей на валу неприступного Тауэра; на него отвечали крики скорби и ужаса сотен тысяч людей.
Голова королевы скатилась на помост.
Полуживые от ужаса фрейлины подошли к окровавленному, еще теплому трупу и, уложив и голову, и туловище в гроб, понесли его в часовню замка Тауэр.
В это время в Ричмонде, на одном из пригорков этой очаровательной и живописной местности, стоял, скрестив руки, человек, уверявший недавно Анну Болейн, что он ее любит превыше своей власти и даже своей жизни, человек, возложивший на ее беззаботную молодую головку королевский венец.
Когда прогремел пушечный выстрел, мрачное лицо этого человека осветилось улыбкой торжества и злорадства.
– Голова Анны Болейн уже слетела с плеч, и завтра же Сеймур будет моей женой! – воскликнул он, торопливо сходя с пригорка.
Он разорвал и выбросил донесение Кингстона о последних часах пребывания Анны в тюрьме; но копия сохранилась в архиве тюремной канцелярии.
Мистер Кингстон писал:
«Ваше Величество!
Имею честь уведомить Вас, что я получил письмо, в котором Вы приказываете мне удалить иностранцев, находящихся в Тауэре. Я исполню это без всяких отлагательств; число этих господ довольно незначительно, и при них нет вдобавок никакого оружия; а посол императора отослал вчера вечером последнего слугу. Если час казни не объявлен еще жителям Лондона, то вряд ли можно ждать большого стечения народа, что желательно уже потому, что леди Анна Болейн объявит перед казнью о своей непричастности к проступкам, за которые ее карают смертью. Сегодня после исповеди она просила меня быть свидетелем клятвы, которую она торжественно произнесла перед святым распятием, в том, что она невиновна; через некоторое время она снова послала одного из тюремщиков за мной. «Мистер Кингстон! – сказала она, когда я вошел в камеру. – Я узнала, что казнь моя совершится не раньше двенадцати часов; меня очень печалит подобная отсрочка, я пламенно желаю умереть поскорее и перестать страдать!» Я ответил на это, что момент ее смерти будет не так мучителен, как она воображает! «Да, палач, говорят, отлично знает дело, и у меня вдобавок очень тонкая шея!» – заметила она печально, но спокойно. Верьте, Ваше Величество, мне приходилось видеть много приговоренных, но все они дрожали и бледнели при мысли о роковой минуте; леди Анна, напротив, относится сравнительно спокойно к приближению смерти. Духовник ее прибыл к ней в два часа пополуночи и провел с ней все утро.