— Что еще?
— Больше ничего не знаю, сэр.
Питт не стал спрашивать, кто обнаружил тело; он предпочитал делать собственные выводы на месте. Они в полном молчании ехали по ночным улицам, то и дело падая друг на друга, когда кэб подскакивал на выбоинах или закладывал крутые виражи.
Экипаж остановился у моста, и Питт выпрыгнул на освещенную фонарями мостовую. В стороне стояла кучка перепуганных людей, их обуревало одновременно и любопытство, и отвращение. Расходиться им запретили, да и ни у кого из них такого желания не было. Ужас заставлял их жаться друг к другу, как будто им было страшно покидать островок света в бескрайнем море мрака.
Высокая фигура Мики Драммонда была видна издалека, и Питт сразу направился к нему. Тело уже успели снять и уложили на землю в более-менее благопристойной позе. Это был мужчина старше среднего возраста, в парадном костюме высочайшего качества. Рядом с ним на тротуаре лежал шелковый цилиндр. Белое шелковое кашне было перерезано ножом и лежало недалеко от тела. И кашне, и рубашка пропитались кровью, вытекшей из чудовищной, от уха до уха, раны на шее несчастного.
Питт опустился на колени, чтобы получше рассмотреть убитого. Лицо — узкое, типично аристократическое, не отталкивающее, с длинным носом, красивыми бровями и ртом, форма которого свидетельствовала о недостатке чувства юмора и отсутствии жестокости в характере, — было спокойным, как будто человек не подозревал о приближении смерти. Серебристые в свете фонарей волосы были густыми и пышными. Из петлицы торчал свежий цветок.
Питт перевел взгляд на Драммонда.
— Вивиан Этеридж, Д. П., — тихо сказал шеф.
Он выглядел загнанным, его глаза запали, губы были страдальчески изогнуты. Томасу стало жалко его. Завтра весь Лондон, от поломойки до премьер-министра, будет потрясен тем, что кто-то молча и незаметно, в нескольких сотнях ярдах он парламента убивает депутатов столь достойного государственного учреждения, убивает людей — не важно, любимых или ненавидимых кем-то, — чья безопасность ставится превыше всех остальных. Завтра раздадутся призывы немедленно искоренить это зло.
Питт встал.
— Ограбили? — спросил он, хотя заранее знал ответ.
— Нет, — ответил Драммонд, едва заметно качая головой. — Золотые часы, очень дорогие, десять золотых соверенов и примерно десять шиллингов серебром и медью, серебряная фляжка для бренди, полная. Судя по виду, очень тонкой работы, полностью из серебра, а не посеребренная; его имя выгравировано и украшено завитками. Золотые запонки, трость с серебряным набалдашником — всё на месте. Ах, еще французские кожаные перчатки.
— А записка?
— Что?
— Записка, — повторил Питт, хотя не рассчитывал на это. Но спросить был обязан. — В том смысле, что вдруг убийца оставил записку с угрозой, с требованием. Что-нибудь, что помогло бы нам его выявить.
— Нет. Только собственные бумаги Этериджа: пара писем, визитные карточки и все такое прочее.
— Кто его нашел?
— Один парнишка, он там. — Драммонд дернул головой в сторону кучки людей. — Кажется, в тот момент он был под мухой, но сейчас наверняка протрезвел, бедняга. Зовут Гарри Роулинс.
— Спасибо, сэр.
Питт сошел с тротуара, пересек проезжую часть и направился к группе, стоявшей под фонарем на противоположной стороне. У него было сильное ощущение дежавю, он как бы заново проживал все события, последовавшие после первого убийства. Ночное небо было таким же темным и бездонным, холодный и чистый воздух пах рекой, черная вода казалась бархатной и поблескивала, отражая свет, заливавший набережную; те же фонари с тремя рожками, те же очертания здания парламента на фоне звездного неба. Только вот люди другие. Вместо белокожей Хетти Милнер в яркой юбке здесь стоят отработавший свою смену извозчик, шедший домой бармен из пивной, клерк со своей подругой, испуганной и смущенной, носильщик с расположенного неподалеку вокзала Ватерлоо, молодой человек с ниспадающими на лоб светлыми волосами, мертвенно-бледным, как мрамор, лицом и полными ужаса глазами. Одет он был дорого — очевидно, кутил где-то в городе. Все следы хмеля уже успели выветриться из него, как дым — из остывшей печной трубы, он уже успел протрезветь.
— Мистер Роулинс. — Томас сразу понял, кто из них Роулинс, пережитое было написано у бедняги на лице. — Я инспектор Питт. Будьте любезны, сэр, расскажите, как все произошло.
Роулинс сглотнул. К нему все никак не возвращался дар осмысленной речи — как-никак к фонарю был привязан не какой-то там бродяга, а представитель его же класса, и выглядел он ужасно: шелковый цилиндр набекрень, белое кашне затянуто под подбородком, голова свесилась, как у заснувшего стоя пьяницы.