Холмс пронзил своего врага неподвижным острым взглядом. В течение секунды Милвертон не отводил глаз, но потом усмехнулся и снова уткнул нос в бумаги.
Обратно пленника повели другой дорогой: сначала по темному коридору, затем по крытому мосту. Моему другу удалось мельком увидеть четыре галереи камер под стеклянной крышей. Все они были пусты и безмолвны. В сопровождении конвойных Холмс проследовал в металлические ворота, затем по узкому проходу, вымощенному сланцем, мимо плаца, за которым, по всей вероятности, протянулась Ньюгейт-стрит. Гениальный детектив запечатлевал в каталоге своей памяти каждый дюйм этого короткого пути. Смею предположить, что он смог бы назвать точное число камней, по которым прошел, и сказать, сколько на них было сколов и трещин.
За мостом находилась стена с крючками, на которых висела форменная одежда. Рядом была ниша с раковиной, тремя бритвами и щетками, ручным зеркальцем, лежащим на каменной столешнице лицевой стороной вниз. Как я неоднократно наблюдал, в такие минуты мой друг воплощал собой непобедимый интеллект. Казалось, он был лишен сердца и нервов, не подвластен никаким чувствам. Эти сосредоточенность и непроницаемость были необходимы ему, чтобы не погибнуть.
Холмс прошел за своими тюремщиками под арку, и перед ним открылся двор, куда выходили окна его камеры с матовыми стеклами. Солнечный свет сюда не проникал. Высокие стены были гладкими, как мрамор, и упирались в то, что Уайльд, поэт-узник, назвал «лоскутком голубизны»[5]. «Оставь надежду…» Строители темницы удачно выбрали девиз для этого крыла. Даже если бы человеку удалось избавиться от цепи на ноге, сделаться невидимым для надзирателя, сидящего в камере, отпереть замки наружной двери и очутиться во дворе, в конце концов ему все равно пришлось бы сдаться палачам. Ровные плоскости тюремной ограды казались неприступными: не было ничего, за что беглец мог бы ухватиться. Только в северо-западном углу, посредине каменной кладки, Холмс заметил старый, давно не использовавшийся бак для воды. По верху каждой стены тянулась толстая деревянная балка с прикрепленной к ней колючей стальной проволокой. Без соприкосновения с острым металлом невозможно было перелезть это препятствие, разве что заключенный смог бы удерживать свой вес на одном пальце.
Холмс медленно прошел между конвоирами, как будто ходьба требовала от него невероятных усилий. Они не торопили своего пленника, видимо находя немалое удовольствие в том, чтобы продемонстрировать ему всю безвыходность его положения. Оставалось лишь предполагать, какую роль они играли в преступном мире, прежде чем надеть мундиры тюремных надзирателей, подчиненных Милвертона.
У одной стены мостовая растрескалась из-за оседания грунта. На камнях на расстоянии друг от друга были высечены буквы «a», «c», «l», «m» и «g». Холмсу не требовались объяснения, чтобы понять: перед ним кладбище мужчин и женщин, повешенных в Ньюгейте. Разложение трупов в негашеной извести и вызвало просадку почвы. Конвойные улыбнулись при мысли о том, что прославленный Шерлок Холмс проходит мимо собственной могилы. В конце двора располагался сарай, напоминающий небольшую конюшню. Через открытые двери виднелась черная платформа на колесах, достаточно большая, чтобы на ней поместились несколько человек. К помосту вели тринадцать ступеней. Назначение его было вполне ясно, хотя с перекладины над ним не свисала веревка. Бросив беглый взгляд на это сооружение, мой друг уяснил для себя свой дальнейший путь.
Вернувшись в камеру, Холмс сел на кровать. Один из охранников закрепил у него на ноге браслет с цепью и снял наручники. После этого великого сыщика оставили в покое. Зеркала в камере не было, но он и на ощупь знал, что волосы его взъерошены, а на щеках начинает прорастать борода. Однако сейчас такие мелочи не имели значения. Холмс, притулившись на краю узкого деревянного ложа, всецело погрузился в размышления. Вся сила его мощнейшего интеллекта была направлена на победу над врагами. Сами того не предполагая, они указали ему путь к свободе – ненадежный, но единственный. И прежде чем на него ступить, Холмс должен будет выиграть важную битву.
По своему обыкновению, он молча сидел в изголовье кровати, положив ногу на ногу. Взор его был устремлен на дежурного, развалившегося за столом в дальнем конце камеры. Человек, приставленный, чтобы следить за гениальным детективом, был недосягаем для его сильных и ловких рук, но проницательные немигающие глаза Холмса видели тюремщика насквозь.