Унтер закашлялся:
— Это что же, может быть, выходит, что мы, жандармы, тоже вроде волков?
— Вы — нет! — отозвался ссыльный. — Вы люди подневольные. Вы сами никого не смеете съесть. Вам, что прикажут…
— Вижу, разговор пошел не в ту сторону, — вмешался хозяин, — да и поздно… давайте-ка спать, господа.
— А далеко еще до Орлова?
— Всего три версты. Утром ребятишки вас проводят — им как раз в училище.
— Пусть ссыльный и ямщик стелются на лавках. А мы ляжем на тулупах у двери, — сказал унтер, — такой порядок.
— Это уж как вам угодно.
Ссыльный подал книжечку Степке и, расстелив на лавке тулуп, лег.
Степка, зажав книжечку в ладонях, подсунул их под щеку и сразу уснул…
Утром, еще затемно, ямщик растолкал храпевших жандармов. Те поднялись, гремя шашками, разбудили ссыльного. Перекусив и попив чаю, стали собираться в дорогу.
Метель прекратилась, под окнами, скрипя полозьями, прошли два обоза в Орлов. Ямщик запряг лошадь и, поблагодарив хозяев, выехал за ворота.
Ссыльный достал из мешочка жестяную коробочку чая, подошел к хозяйке.
— Это вам индийский, Ксения Афанасьевна, за гостеприимство. Простите, больше нечем отблагодарить.
— Что вы, что вы, голубчик! Зачем же? — смутилась хозяйка.
— Возьмите, я очень прошу вас. Не обижайте. У меня еще есть. Ведь ваш муж и сыновья спасли нам жизнь…
— Пошли! — грубо окрикнул старший жандарм и кивнул на дверь.
Ссыльный вздрогнул, молча пожал руки хозяину и старшему сыну, взглянул в полные слез глаза Степки и быстро вышел.
Жандармы затопали на крыльце. Степка и Пашка с холщовыми сумками выскочили вслед за ними.
Когда ссыльный и жандармы уселись, Степка попытался забраться в передок саней к кучеру.
— Куда лезешь? — закричал старший жандарм, топорща усы. — Нельзя! Видишь — арестованного везем… Пошел!
Лошадь побежала рысью. Степка и Пашка, догнав сани, вскочили сзади на полозья и, уцепившись за кибитку, замерли.
Николай Никифорович с Иваном собирались в извоз. Проводив нежданных гостей, они стали снаряжать сани, просматривать упряжь, готовить на дорогу еду. Второй сын, Александр, сел подшивать валенки; девки в горнице ткали холст. Ксения Афанасьевна давно подоила коров и теперь хлопотала на кухне. Тут же, ведя разговор со странником, сидела за прялкой бабка. Третий сын, шестнадцатилетний Василий, разгребал за воротами снег.
В обед, когда вернулись из училища Пашка и Степка, семья расселась за тесовым столом. Хлебали деревянными ложками из большой миски густые, наваристые щи. Отъезжающих в извоз надо было накормить сытно — так повелось исстари.
Когда миска опустела, Никифорович положил ложку на стол.
— Ну что, Пашка, куда жандармы дели арестанта?
— Повезли прямо к исправнику. Мы слышали, как спрашивали дорогу.
— За что же его, сердечного, к нам? — спросила хозяйка.
— За товарища наказание несет, — пояснил странник, — я с ямщиком разговаривал.
— Ну и как ямщик сказывал? — спросил хозяин.
— Будто бы товарищ-то его, Евпиногора, в царя стрелял.
— В царя?!
— Да, в царя, и был повешен. А нашего-то и других прочих, что были с ним заодно, — в Вятскую ссылку.
— Не похоже, чтобы такой тихий, душевный человек на царя покусился.
— Погоди, мать, — остановил Николай Никифорович. — А за что же они царя-то хотели порешить?
— Вроде бы за то, что народ прижимает. Народу послабление думали сделать.
— Бона какие дела… То-то он давеча нам про ягненка читал. Видать, не прост человек. Как там, Степка, в книжке-то сказано?
— «У сильного всегда бессильный виноват», — выкрикнул Степка.
— Конечно, народу не сладко живется. У нас хоть не было крепостного права, а прижимали так, что вздохнуть мужику не давали. Вроде бы государственные крестьяне мы, а тому неси, этому волоки, энтому отдай! А от чего отдавать-то? Земли мало, да и та совсем не родит. Силы в ней нет — один песок! Только сено, грибы да ягоды выручают. Но и они не каждый год растут… Если б мужики не подавались в отхожие — давно бы перемерли. Мы еще, слава богу, лошадями перебиваемся. И то из-за этих волков двуногих иной раз туго приходится… Да, верно он про ягненка… Верно! Ты эту книжечку, Степка, в училище не таскай. За такие слова небось начальство по головке не погладит.
— Нет, я ее дома буду читать.
— Гляди Егор-то Ильич каков! А? Самого царя-батюшки не побоялся.
— Он хотя и тихий, но страсть какой отчаянный, жандармов совсем не боится, — сказал Степка.