И тут сквозь серую копоть и грязные потеки я увидел ее, Марию Александровну Лузьен. Она лежала навзничь, раскинув руки в разные стороны. Ноги у нее тоже раскинулись в разные стороны, в ее позе было что-то бесстыдное, я даже глаза прикрыл от чувства стыда. Потом я открыл их и поглядел еще раз, вдруг мне померещилось.
Нет, Лузьениха лежала навзничь, раскинув руки и ноги, а голова, голова у нее была проломлена. Почему я решил, что голова проломлена? А потому что Мария Александровна лежала в растекшейся луже крови. Впрочем, может, это и не кровь была, из-за грязного окна я не очень-то видел, что там было, кровь или еще что-нибудь такое — мокрое и темное.
Меня замутило и вырвало, да-да, вырвало прямо на Лузьенихин балкон. Меня разрывало прямо на части, выворачивало так, будто я съел что-то такое пакостное, что вообще не годится для человеческого организма.
Снизу не доносилось ни звука, будто эти психи вдоволь насмеялись до конца своих дней. Даже толстый не ржал, кстати, он ржал в самом начале громче тонкого. Сейчас он отдыхает от смеха, наверное, ждет, когда я выгляну с балкона.
А я не мог выглянуть, меня рвало и рвало, будто я должен умереть прямо здесь, рядом с бездыханной Лузьенихой.
Спазмы еще сотрясали мои внутренности, и тут я услышал дикий вопль — это орал сам Ковалев. Он один может так вопить, несмотря на слабое горло. После «сольных» концертов он не может разговаривать, как все нормальные люди, только сипит и хрипит. Так вот, Ковалев вопил мне снизу:
— Денис, т-твою мать! Что-о та-ам?
Спазмы в желудке сразу прекратились, конечно же, не оттого, что Ковалев нецензурно ругался.
Сейчас все матерятся, у нас в университете из курилки за версту разносится сплошной мат, причем девчонки ругаются круче, чем пацаны. Я слышал, как ругаются преподаватели, нечаянно подслушал один раз, когда приносил рефераты.
Правда, я ни разу не слышал, чтобы ругалась мама или отец. Они этого не делают, даже когда им очень плохо. Вот такие у меня предки!
Короче, спазмы в желудке прекратились оттого, что Ковалев назвал меня по имени — Денис! Значит, он знает, как меня зовут.
Может, подождать, пока он назовет мое отчество и фамилию?
Мне стало значительно легче, но когда я наступил ногой в бурую жидкость, изрыгнутую моим организмом, мне стало так плохо, что я схватился рукой за перила.
Еще не хватало, чтобы я, на радость толстому и тонкому, вывалился с балкона! Но, наверное, не такой уж я и трус.
Мне вспомнилась одна история, которую мне как-то рассказал отец. В далекой молодости он ходил на атомоходе простым моряком. Так вот, однажды они вышли в океан на маленьком ботике. А один мичман все сидел и трогал воду, он так одурел от долгого болтания по морской пучине, что сидел в ботике и трогал воду, проверяя ее на ощупь. Наверное, размышлял, почему эта чистая и прозрачная вода, такая ласковая на ощупь, причиняет ему так много страданий. А вообще, хрен его знает, о чем он думал, когда гладил морскую пучину. Может быть, он разговаривал с ней, а может быть, просто забавлялся. Так вот, из глубин океана выскочила черная акула, ее, кажется, зовут гриндой, и схватила несчастного мичмана за руку. Она стала рвать руку, заглатывая ее все дальше. Моряки схватили мичмана за другую руку, пытаясь спасти его от кровожадной гринды. А гринда все дальше оттяпывала руку мичмана, пока не добралась до его горла. Ботик накренился вместе с мичманом, акулой и моряками, включая моего отца. И тогда командир ботика рявкнул: «Отставить! Отпустить мичмана!»
И моряки отпустили мичмана на свободу, принеся его в жертву морским богам, а точнее, кровожадной гринде.
После страшного рассказа я долго не мог разговаривать с отцом, я никак не мог понять, как он может жить на этом свете. Почему он отпустил мичмана? С другой стороны, если бы гринда сожрала всех моряков, я бы точно не появился на этот свет.
Вот такая история произошла много лет назад с моим отцом, а ему хоть бы что, ездит себе на рыбалку, плавает на льдине, наверное, ему до сих пор мерещится одинокий моряк в пустынном океане…
Я смотрел в окно и видел гринду, сожравшую мичмана прямо на глазах у людей.
Вот и Лузьениху сожрала какая-то неведомая гринда, почти что на моих глазах. Ведь всего два с лишним часа назад мы с ней мирно беседовали, выясняли отношения, спорили, препирались из-за какой-то ерунды. Знать бы, что произойдет дальше!
Я обмотал правую руку остатками перчаток и изо всей силы въехал в стекло. Осколки брызнули во все стороны, мелкие крошки посыпались мне налицо. Пришлось прикрыть глаза, чтобы хоть остаться зрячим. Крутанув ручку балконной двери, я вошел в комнату. Осторожно обогнув Марию Александровну, я медленно обошел квартиру.