- Это, по-твоему, хорошо? - спросила Марина.
- Понимаешь, - сказал я на сей раз чистую правду, - мне хотелось стать человеком без прошлого. И я к этому состоянию максимально приблизился. Люди на редкость нелюбопытны, когда видят, что не хочешь сближаться. Понимают, что не стоит тратить силы, да и у каждого хватает своих проблем. Москва хороший город для одиночества, ничем не хуже Ле...
- Говори "Питер", не донесу... - хихикнула Марина. - Значит, одиночество в каменных джунглях? Если честно, я ожидала, что ты поведаешь нечто более ужасное. Ваня, это ведь случайность. От них никто не застрахован... А с работой-то у тебя что получилось?
- Ничего особенного. Нашел работу. По специальности, все путем. Зарплата хорошая, у нас во Владике о такой можно только мечтать. И народ вроде неплохой. Потом стало тошно, и ушел. Машину продал, хватит прожить с полгода или больше. Деньги кончатся - найду что-нибудь. А может, не найду, - я пожал плечами. - Мне в общем-то все уже безразлично.
- Нет уж, ты все-таки объясни, почему с работы ушел, - потребовала она.
- Сам не знаю. Надоело распевать гимны с молитвами каждое утро... И как раз очередная проверка на Шарикове приближалась, а я этих дел не люблю. Одна моя личная жизнь чего стоит...
- На полиграфе, что ли? О-о, это серьезная причина, - уважительно протянула Марина. - А разве нынче за твою личную жизнь сажают? Впрочем, я не очень слежу за законодательством в этой области, - сказала она, и уголки тонких губ чуть дрогнули от сдерживаемого смешка.
- Вроде не сажают, - сказал я не очень уверенно, ибо за нашим законодательством и вправду довольно трудно уследить, - но с работы бы выкинули по статье. А так я ушел по собственному. Большая разница.
- А что твои истории? Ты и сейчас в них по уши погряз?
- Представь себе - нет. Ну... то есть редко. И без эксцессов. Так, ерунда всякая Чувствовать-то я ничего не могу, и душа во мне давно издохла. Ничего мне не хочется. Все время помню, хочу забыть и не могу.
- Про отца? - уточнила Марина.
Все-таки она вытянула из меня немножечко правды. Мелкой, но мучительной. Воспоминания о мертвых всегда тяжелы. Отец меня возил в Москву на зимние каникулы, когда я был маленький. Он хотел меня повести обедать в какой-то кабак, сейчас уж не помню, как называется; а я заявил, что он плохо одет, и я с ним не пойду. Придурок. Отец весь как-то сжался, будто стал меньше ростом. Потом я сменил гнев на милость, и мы все-таки пошли. Он заказал все самое дорогое, а я ничего ел, отказывался. Руки у него дрожали... Как вспомню, мне не по себе, будто нож в сердце поворачивают. И всякая подобная ерунда лезет в голову, каждый день что-нибудь да вспоминается, какая-нибудь еще мелочь.
- Зачем я тебе это рассказал... Извини, Маруся, - сказал я уныло. Настроение у меня упало. - А ты как здесь оказалась? - осведомился я больше из любезности, чем из любопытства.
- Мне иногда кажется, - она улыбнулась криво, - что Москва - это какой-то отстойник для отбросов общества... Ты правильно говоришь - в большом городе так легко затеряться! Вот я и затерялась. Да так успешно, что захоти я теперь найтись - ничего не получится... Вообще-то я МГУ заканчивала, потом уехала обратно домой, потом с мужем развелись. А я тоже не захотела там оставаться, взяла да и приехала, тогда еще Москва столицей была...
- А дети у тебя есть?
- Дочь и сын. (Она не сказала, как любая из тысячи женщин: "сын и дочь".) Они то со мной живут, то с отцом. Но в основном с ним. Он богатый.
- И ты с тех самых пор и ведешь такой образ жизни, как сейчас?
- Не совсем. Сначала мне не попалось работы по специальности. Пошла в "фирму". Без денег-то жить сложно. С полгода работала.
- Как же тебя отпустили? - с живейшим интересом спросил я, припомнив душераздирающие телевизионные истории о том, как желающая "завязать" проститутка непременно оказывается в морге с изуродованным лицом.
- Глупости это, будто хозяева путан не отпускают, преследуют их, разочаровала меня Марина. - Какой смысл? Желающих на освободившуюся вакансию - что собак нерезаных. Во всяком случае, мне никто слова не сказал. Правда, я подстраховалась. У нас была хорошая крыша.
- Чем хорошая крыша отличается от плохой? - полюбопытствовал я.
- Никаких "субботников". Два парня приезжали, забирали бабки, но нашими услугами не пользовались. Один, Серега, красивый такой, вроде тебя, но покрепче, хищное лицо, а глаза... будто он не мелкий рэкетир, а какой-нибудь скрипач-вундеркинд, что ли... Мы часто разговаривали, но он ко мне не клеился. Не из брезгливости, а он вот такой был... сложный. Как решила уходить - дождалась дня, когда они приехали за выручкой. Хозяин-то ко мне хорошо относился, я его сыну экзамен по немецкому помогла сдать. Но на всякий случай... Я попросила Серегу сказать хозяину, что он меня забирает себе. Серега согласился. Мне показалось, что ему нравится эта затея. Они ведь презирают сутенеров... Он еще сказал хозяину что-то, так тот сам принес мои шмотки и вежливо попрощался, пожелал успехов... Серега отвез меня домой...
- И что? Вы поженились и жили долго и счастливо, пока он не погиб в перестрелке?
- Да, по законам жанра здесь должен последовать рассказ о большой и чистой любви, - согласилась Марина, - но все было намного прозаичнее. Я предложила ему подняться... выпить кофе. Он поблагодарил, но сказал, что должен ехать по своим бандитским делам... Обещал, что позвонит мне в ближайшие дни, и, если я буду не против, мы "сходим куда-нибудь вдвоем", как он тактично выразился. Через пару дней позвонил, но мне инстинкт самосохранения подсказал, что разумнее отказаться. Я отказалась. Знала, что больше он не позвонит. И он не позвонил. И я ему не звонила, хотя у меня был его домашний телефон, и мне иногда хотелось его увидеть. Но...
- Странно, что он не позвонил тебе еще раз, - сказал я.
- Может, замочили, - равнодушно отозвалась Марина. - Ты не думай, что это приключение оставило в моей душе неизгладимый след. Я про этого Серегу вспомнила первый или второй раз за десять лет. Просто такой разговор пошел, что хочется рассказать о себе какую-нибудь дрянь.
- Я бы не сказал, что ты рассказала такую уж дрянь. Очень романтично. Интеллигентный сутенер, храбрая маленькая женщина и благородный жулик. Прямо сюжет для романа. А дальше?
- Работу нашла. Я экономист. Несколько лет трудилась, потом осточертело Придумала другой способ себя обеспечивать. Закалка соответствующая уже была... Меня устраивает. Времени свободного вагон Никакого начальства. Пять-шесть вечеров в месяц, и все.
- Хорошие, однако, у тебя друзья, если за пять вечеров в месяц можно припеваючи жить, - сказал я. - Где ж ты все-таки их отыскиваешь? Сомневаюсь, чтоб такие душевные люди просто пачками в Интернете болтались.
- Это мое ноу-хау... Лучше расскажи мне что-нибудь про свой Владивосток! Всегда мечтала там побывать, мне казалось, что это такой романтический город... Моряки, военные...
- Красивые, здоровенные. . - согласился я. - Но чего мне здесь недостает - это воды. Окна нашей квартиры выходили прямо на океан.
- Вот, наверное, красотища-то...
Давно мне не было ни с кем так уютно и спокойно. Вообще-то я всегда дружил с женщинами. Они чуткие, тонкие создания, а большинство из них любит нас, хотя, ей-богу, никогда не мог понять за что. А Марина - именно то, что доктор прописал.
Она... знаете, когда картины, представляющие художественную ценность, нелегально провозят через границу, поверх них рисуют какую-нибудь ерунду, а потом снимают верхний слой, и через мазню постепенно проступает неподдельная красота. Так и под ее поверхностной манерой общаться угадывались теплота, и глубина, и ровный, сильный свет, который, казалось, светит только вам.
Профи высокого класса. Мягкая ирония, ненавязчивое внимание. Никого не осуждает, ничему не удивляется Проблемы рядом с ней казались надуманными, тревоги - преувеличенными. Когда она произносила какую-нибудь очередную банальность вроде "жизнь - сложная штука", создавалась полная иллюзия, будто человек говорит нечто глубоко обдуманное, идущее от сердца. Только с таким собеседником нужно держать ухо востро. Все свои реплики она произносила с одинаково серьезной, задумчивой интонацией, и было трудно понять, когда она говорит серьезно, а когда потешается над вами. До невозможности банальные, ее высказывания тем не менее постоянно обманывали партнера: ждешь сочувствия, а получаешь по лбу, настраиваешься на оплеуху, а на тебя льется мед. И постоянно присутствовал в ее речи неуловимый обертон, заставлявший посреди пустого трепа ждать каких-то откровенных, удивительных слов.