В туалете в конце коридора Лемгюйс умылся и почистил зубы. Хотел побриться, но, поразмыслив, решил, что и так сойдет. Вполне возможно, что четырехдневная небритость породнит его с беспамятным народом. Подозрения, во всяком случае, снимет. Глядя в узкое зеркало, он потер одуловатое лицо, несколько раз раздвинул губы в искусственной улыбке и констатировал, что выглядит совсем не так, как раньше. Круги под глазами ненормальные. Надо, надо как-то сходить домой. Поговорить, покаяться, примириться. Хотя черт знает, в чем он оказался виноват.
Упираясь руками в раковину, Лемгюйс с минуту пытался вспомнить, что у них с женой вышла за размолвка, с отчаянием уткнулся в отражение лбом, но ни на дюйм не приблизился к разгадке.
Самое вероятное: измена. Он с кем-то изменил жене. Обман, разумеется, открылся, и супруга выгнала его, треснув в назидание по затылку. Отсюда — амнезия, и он ничего не помнит. Правда… Лемгюйс потрогал затылок. Шишки нет. Сошла.
— И все же я — Оливер Лемгюйс, — сказал он зеркалу.
Плеснул холодной воды на грудь и подмышки и вытерся бумажными полотенцами, испытывая стеснение и почти стыд за свое вынужденное бытие.
В кабинете Лемгюйс оделся — рубашка (немного мятая), бордовый пуловер, темные джинсы — и присовокупил к получившемуся набору короткополое пальто. Он сообразил вдруг, что совершенно не представляет, какая снаружи стоит погода. Ветрено? Дождливо? Зима? Но застегивать пуговицы не стал, предпочтя молодежный, легкомысленный вариант нараспашку. К тому же, пальто было мало, и ему не хотелось чувствовать себя в нем, как в смирительной рубашке.
На улице по всем приметам была осень. Холодный ветер гнал по тротуарам мелкий мусор и желто-коричневые листья. Люди предпочитали сидеть по домам или в кафе и в ресторанчиках. Лемгюйс поднял ворот пальто и втянул голову в плечи. Слава богу, он помнил, где находится Гринфест-стрит, и помнил, что центр делит небольшую городскую площадь вместе с библиотекой. Тьфу-тьфу, но Вероника, похоже, не оказала на эти воспоминания никакого влияния.
На здании городской мэрии висели плакаты, призывающие участвовать в выборах. У парикмахерской через дорогу ходил взад и вперед потрепанный, заросший мужчина и тряс колокольчиком, который глухо, словно через силу, позвякивал в его руке. На груди у мужчины висела картонная табличка с надписью: «Помогите. Не знаю, как здесь оказался». Последние пятьдесят центов Лемгюйс ему пожалел. По сути, он ничем не отличался от просителя. Не стоит ли ему тогда присоединиться и ходить след в след?
Стрелка больших круглых часов на здании центра подползала к девяти. Стеклянные двери были открыты. За ними прятался пожилой охранник-негр.
— Тут где-то собрание, — обратился к нему Лемгюйс, войдя в плохо освещенный холл. — Мне сказали…
Охранник закивал.
— Знаю, знаю, офис девятнадцать, — он повернулся, показывая Лемгюйсу на правый рукав коридора. — Я был там как-то. Очень занятно послушать.
— Спасибо.
Лемгюйс двинулся в указанном направлении.
— Эй! — окликнул его охранник.
Лемгюйс повернулся.
— Да?
— Вы тоже из этих? — охранник непонятно качнул ладонью у виска.
— Нет, у меня с памятью все в порядке, — сказал Лемгюйс.
— Ну, может, вам это только кажется. Я вот тоже начинаю думать, что со мной что-то не так. Поем, а через десять минут и не помню, что ел.
Лемгюйс раздвинул губы.
— Такое бывает.
— Да шучу я, шучу! — рассмеялся, замахал рукой охранник.
Офис номер девятнадцать располагался в коротком ответвлении. Рядом стояла кадка с непонятным, перекрученным деревцем и висела репродукция со сложенным из геометрических фигур плящущим человеком. У распахнутой двери Лемгюйса встретила Вероника.
— Здравствуйте, — сказала она.
Лемгюйс оценил новый наряд — широкие черные брюки и синий, под горло, свитер. Рельеф бюстгальтера проступал под тонкой тканью.
— Вот, я здесь, — сказал Лемгюйс.
Он вспомнил, как трогал грудь на сеансе.
— Хорошо, — сказала Вероника. — Нас сегодня четверо. С вами — пятеро. И Ларс согласился рассказать вам свою историю.
— Такую же, как ваша?
— Похожую. Проходите.
Вероника пропустила его вперед и прикрыла дверь. Лемгюйс очутился в восхитительно пустом, светлом помещении. Недавно здесь, видимо, состоялся ремонт, и голые стены радовали глаз свежими кремовыми оттенками. Все богатство мебели представляли восемь составленных на грязном полу в круг стульев. Три стула были заняты.
— Садитесь на любой, Оливер, — сказала Вероника.