“Суть дела такова. Некая жена лжет мужу, которой беззаветно верит ей. К женщине вернулся возлюбленный юности, и мысли ее о нем, и они тайно видятся. Я мог бы предотвратить встречу, призвать обманщицу к лучшим чувствам, вразумить мужа, наконец! Но вправе ли посторонний вторгаться в дела супружеские? Об этом наставлении я и просил вас, дон Фердинанд Моралес!”
“О, дон Луис Гарсиа! Угроза чести – великое бездолье. Если известные вам основания серьезны – ваш долг сказать!”
“Кому?”
“Пастырю заблудшей овцы – ее мужу!”
“Положим. Но это значит, что вкушающего радость бытия я ввергну в ад ревности и подозрений!”
“Мы проклинаем лекаря, причиняющего боль, но, исцелившись, любим его. Вот совет мой, дон Луис: расскажите мужу известное вам, не утаивая и не прибавляя. Одну только простую правду. Кто знает, может статься, что, объяснившись, муж и жена не сойдут с пути счастья. Ведь вещи выглядят со стороны, порой, обманчиво, не так ли?”
Дон Луис медлил, размышляя и сомневаясь. Допустим, он просветит Моралеса, но если тот станет действовать, как только что сказал – благоразумно и не теряя головы – то не повредит ли это заветным планам? Однако промедление повредит им еще больше: Стенли сейчас объясняется с Мари, и обидно будет, если ревность мужа не поспеет к этой сцене.
“Да укрепит Бог ваши силы, мой бедный друг! – произнес дон Луис полным сочувствия голосом и положил руку на плечо Моралесу. Тот вспыхнул, боль пронзила сердце, он с трудом устоял на ногах. Чужая беда – трофей рассудка, своя – добыча страсти.
“Дон Луис Гарсиа! Я понял вас. Я – тот несчастный муж! Где негодяй, покусившийся на доброе имя и честь? Мари, моя Мари? Могу ли я поверить? Говорите правду, дон Луис, и я не отвергну вас, как лжеца. Я не отступаюсь от своих слов!”
Дон Луис не нуждался в повторной просьбе. Он выложил Моралесу наблюдения своего проницательного ока. Рассказал, как заметил неравенство любви, как росли и подтвердились подозрения, как Мари и Артур взволновались, встретившись на приеме у монархов, как объяснялись они ночью при луне, как Артур потребовал свидания, и в заключении добавил, что, должно быть, они сейчас в саду.
Дон Фердинанд терпеливо слушал и глядел на благонамеренного осведомителя твердым стальным взглядом, который мог выдержать только законченный лицемер. Лишь один раз дрогнуло смятенное сердце мужа – он вспомнил, как плакала Мари той ночью. Она роняла слезы ему на грудь!
“Я выслушал вас, дон Луис Гарсиа. Благодарю, если сказанное – правда. Если ложь – остерегаю: не попадайтесь мне на глаза, дабы не быть раздавленным, как насекомое!”
Дон Фердинанд повернулся и исчез в глубине дома. Дон Луис смотрел ему вслед, смеясь дьявольским смехом. Затем направился к знакомой ему калитке.
“Сеньора дома?” – спросил Моралес служанку жены, и та ответила, что Мари в саду. “Почему, Мануэла, вы не с ней, как обычно?”
“Мой господин, она отослала меня десять минут назад”.
Моралес двинулся в направлении, указанном Мануэлой. Он шел по тенистым аллеям, обнесенным апельсиновыми и лимонными деревьями. Сладкий аромат кружил голову. Вот поворот к фонтану, за ним беседка. Моралес вспомнил, как он любовно выкапывал саженцы в Кедровой долине, чтобы соорудить стены и кровлю для этой легкой постройки. Вспомнил, как называл беседку “нашим домом”, когда сиживал в ней с Мари.
Моралес подошел ближе. Беседка не пустовала. Он различил голос Мари. Его слуха достиг другой, мужской голос. Кольнула боль ревности. Дон Луис был прав. Мари не одна. Она отослала служанку. Моралес должен был идти вперед, взглянуть беде в глаза. Но не бесконечно мужество, и твердость духа не беспредельна. Он опустился на скамейку поблизости. Глаза не видели, но уши не могли не слушать. Кинжалы слов вонзались в сердце. Никогда он не испытывал подобной муки.
“Неслыханное превращение! И ты не назовешь его причину, хоть пустейшую, не снизойдешь до оправдания измены? – прозвенели в тихом воздухе слова Артура Стенли, – я знаю, сила и богатство неудержимо манят женщин, но не думал, что такова и ты! Так быстро справиться с любовью, одолеть препятствия, по твоим словам неодолимые, и выйти замуж за другого! Как много можно успеть за короткие полгода!” – с горьким смехом произнес Стенли.
“Срок огромный для терзающейся души…” – пролепетала Мари.
“Для терзающейся души! Какая ложь! Явился фаворит монархов, народный идол, крез – и, шутя, покорил тебя! А я кто? Изгнанник, иностранец. Чем я богат? Мечом, честью, любовью. Такой верной, такой высокой любовью! – при этих словах голос Артура смягчился, но тут же вновь окреп, – но что для тебя любовь против тщеславия! Я, глупец, поверил в небылицу! Ты не любила никогда, но вызвала мою любовь, чтоб насладиться своею силой. Ты стала женой Моралеса, оставив мне обломки счастья… И все же я люблю тебя… О, видит Бог, как глубоко!”