Аскетическая суровость отца Франциса распространялась прежде всего на него самого. В отношении своих ближних он способен был на сочувствие, и, порой, проявлял гуманность. Поэтому проникновенный рассказ королевы о бедственном положении Мари, о ее физических и душевных муках, о прискорбных переменах в ее облике растрогал святого отца, и глаза его увлажнились.
Королева заверила заместителя настоятеля в своем твердом намерении вызволить Мари из оков ложных убеждений и наставить на путь истинной христианской веры. Для высокой этой цели она применит все мыслимые мягкие средства, и если они не приведут к успеху, то не остановится перед суровыми мерами. Этот план заслужил горячую похвалу священника. Желая укрепить его уверенность в своей лояльности, королева предложила ему проверить жилище покойного дона Моралеса – нет ли там опасных книг или иной ереси, подлежащей уничтожению.
Отец Францис весьма впечатлился добротой королевы, ее благоразумием и силой убеждения. Он вошел к ней полный суровых намерений, а вышел с размягченным сердцем. Он был удивлен и рад произошедшей в нем перемене. “Священник – всего лишь толкователь прошлого, а женщина – воистину оракул, и будущее говорит ее устами!” – высокопарно размышлял святой отец.
То был успех благородной и возвышенной в мыслях женщины, державшей в руках королевский скипетр Кастильи. Историки единодушны в том, что яркая личность королевы Изабеллы являла изумительное единство твердости характера, государственного ума, аристократического нрава, несравненного милосердия и покоряющей женственности.
Кто уничтожит на полотне истории хоть один мазок, тот уничтожит все полотно. Мрачную тень бросают на образ государыни два указа, ее рукой подписанных – об учреждении Святой инквизиции и об изгнании евреев. Впрочем, питающие к ней склонность копатели прошлого усматривают в этих ее деяниях попытки обуздания религиозной рьяности.
Король Фердинанд вполне уважал церковное правосудие, но бдительно охранял от него свою корону. Поэтому он не хотел участия церкви в деле Мари Энрикес-Моралес, расценивая такое вмешательство, как покушение на свой монарший статус.
Прошло совсем немного времени после суда, как вновь на Сеговию обрушилась новость нежданная и негаданная. Таинственным образом исчезла Мари.
Глава 22
“Ни стонов ропота глухих
На тяжкий приговор судьбы,
Ни помыслов о чем ином,
Как лишь о мире неземном,
Ни слова, кроме слов мольбы
Да тех невольных кратких слов,
Когда спокойно был готов
Он топора удар принять…”
(Джордж Байрон, “Паризина”, перевод Аполлона Григорьева)
С каждым уходившим днем неумолимо таяло время отсрочки приговора Артуру Стенли. Люди молились за него, искали доказательства его невиновности и не находили, высматривали следы подлинного убийцы и не могли увидеть. Никто не сделал новых открытий, и по-прежнему единственным доводом в пользу ожидавшего казни было его категорическое непризнание вины.
Горячо желали монархи спасти доблестного рыцаря, но любовь к правосудию брала верх над соблазном вмешаться в решение суда. Даже если не принимать во внимание свидетельства дона Луиса Гарсиа, найденная улика – обломок меча Стенли, извлеченный из тела Фердинанда Моралеса – указывала на англичанина, как на убийцу.
Правосудие вершила Святая Эрмандада, и она считалась только с доводами холодного рассудка, а не с чувствами, пристрастиями и рыцарскими заслугами. Как мало значит отрицание вины – ведь им можно прикрыть любое преступление! Король уполномочил этих людей, и непоследовательно было бы оспаривать их вердикт. Судьи единодушно не сомневались в виновности Стенли и согласились на месячную отсрочку казни лишь из почтения к Изабелле.
Фердинанд получал от рыцарей петиции с просьбой о помиловании, которое является прерогативой монарха. Но помилование означает признание преступления, а король желал оправдания. Он мистически верил, что в самый последний момент перед казнью случится чудо, и Артур Стенли будет спасен, как невиновный.
Приговоренный к смерти не имел таких надежд. Он с отвращением думал о гнусном преступлении против благородного Моралеса. Больше собственной судьбы занимала Стенли мысль о том, что злодеяние совершено его оружием. Стенли усматривал в этом небесное возмездие за незаслуженные обиды, нанесенные им великодушному дворянину, командиру, другу, товарищу по оружию. Он корил себя за угрозы, за жажду мести. Он задумал убить, и верный меч его свершил кровавое дело. Голос совести кричал ему, что он и есть убийца, и казнь – справедливый финал.