Призыв Ирландии хором прокатился по стадиону, вызвав шквал мурашек у меня по коже. Головы были высоко подняты, эмоции переполняли, нервы на пределе, но мы выстояли, объединившись. Человек из Ольстера с человеком из Коннахта, человек из Лейнстера с человеком из Мюнстера, изгнанники и гибриды, тренеры и дрессировщики, задняя комната и наши семьи, под крики людей, когда мы оставляли свой маленький след в истории Ирландии, когда мы стояли вместе, прокладывая путь и открывая возможности для лучшего будущего. Уважение на небывало высоком уровне, мы стояли вместе, мы работали вместе друг для друга и ради гордости нашего народа - для всего народа.
Ирландские болельщики были лучшими болельщиками в мире. Весь гребаный мир признал этот подвиг. Не имело значения, какой вид спорта или повод. Они прилетали беспилотниками, невзирая на погоду, и невзирая на счет в конце восьмидесяти минут, они возвращались на следующей неделе. Вот в чем все дело. Эти люди заставили чувство гордости выплеснуться из моей груди. Мы играли за них, за нашу страну, друг за друга.
Сегодня был самый гордый момент в моей карьере. Я надел эту любимую зеленую майку с номером 13. Я отдал все, что у меня было, своим товарищам по команде, я оставил все это на поле, и в конце восьмидесяти минут последней игры тура мы одержали победу над Фиджи.
Вымотанный до предела, я заставил свое тело подчиниться зову сердца – сердца, которое требовало, чтобы я, черт возьми, оставался на ногах и не рухнул кучей на пол, – когда я вышел из автобуса и направился в отель команды с моей медалью "Человек матча", болтающейся у меня на шее.
Во главе с моими товарищами по команде и с флангов от них я покинул убежище нашего автобуса и оказался в абсолютном хаосе, который царил после ночного международного матча. Будучи самым молодым и наименее опытным человеком в команде, я последовал примеру своих товарищей по команде, держа голову высоко и глядя прямо перед собой, пытаясь выглядеть незатронутым безумием, хотя на самом деле меня трясло внутри.
Стаи фанатов кричали мне в лицо, дергали за одежду, прикасались ко мне, как будто мое тело было гребаной общественной собственностью, когда нас проводили через двери отеля и мы столкнулись в фойе с еще большим количеством орущих, несгибаемых фанатов. Мне в лицо тыкали телефонами и камерами, майками и кусками мятой бумаги. Репортеры выкрикивали мое имя, а затем отвлекались на моего капитана, когда он отвечал на их вопросы. Я проигнорировал прессу, вместо этого обратив свое внимание на фанатов. Улыбаясь фотографиям, я подписывал каждую футболку, буклет матча, плакат и лист бумаги, которые мне бросали, заставляя себя не морщиться, когда бесчисленные пары губ касались моих щек.
- Джонни, ты был великолепен!
- Сегодня я остановлюсь в номере 309.
- Кавана, можно тебя сфотографировать?
- Я буду в баре позже.
- Поздравляю с твоим первым стартовым титулом, парень.
- Боже, он такой чертовски сексуальный!
- Каково это, когда тебя сравнивают с величайшим центром Ирландии?
- О боже мой, он посмотрел на меня!
- Как ребрышки после того позднего подката?
- Мой ребенок любит тебя – ты можешь сфотографироваться с ним?
- Полные восемьдесят минут, две попытки, и "человек матча", как ты себя чувствуешь?
- Посмотри на его размеры в реальной жизни!
- Твоя мать, должно быть, гордится тобой, парень.
- Это ключ от моей комнаты, большой мальчик...
- Ты гордишься собой?
- Я люблю тебя, Джонни Кавана!
Чувствуя себя разбитым и не в своей тарелке, я не сводил глаз с маркера в своей руке, изо всех сил стараясь оставаться профессионалом, когда нацарапывала свое имя на мяче для регби для маленького мальчика.
- Тебе понравилась игра? - Спросил я его, не обращая внимания на группу женщин, пытавшихся приставать ко мне. - Да?
- Ты мой любимый, - ответил он, улыбаясь мне. - Я хочу быть таким, как ты, когда вырасту.
Черт.
- Спасибо, что пришел, - сказал я, останавливаясь, чтобы быстро сфотографироваться с ним и его матерью, прежде чем ускользнуть, не в силах продолжать этот фарс еще минуту. Звезды плясали у меня перед глазами, мешая четко видеть, пока я пробивался сквозь толпы, чтобы добраться до места назначения.
Чтобы добраться до моего отца.
Я видел его перед собой, прислонившегося к столу с газетой в руке, покорно игнорирующего окружающее безумие. Мое сердце бешено колотилось о грудную клетку; смесь адреналина, отчаяния и страха, когда я проталкивался сквозь толпу, игнорируя все и вся на своем пути, чтобы добраться до него. Дыша сквозь панику, я сократил расстояние между нами, позволив своей сумке упасть с плеча, когда добрался до него. - Да, - выдавил я, дрожа, как гребаный ребенок.
Я увидел, как его плечи напряглись при звуке моего голоса. Я услышал тихий вздох, сорвавшийся с его губ. Медленно повернувшись, он посмотрел мне в лицо с выражением неподдельной гордости на лице. - Привет, Джонатан.
- Да, - повторил я, склонив голову, и мой голос прозвучал страдальческим стоном.
- Я здесь, сынок. - Три слова. Три гребаных слова, которые поставили меня на колени. - Я прямо здесь, - прошептал он, обнимая меня.
– Па... - Я уронил голову ему на плечо, прижимаясь к нему, как ребенок. - Забери меня отсюда.
Два часа спустя мы сидели в дальнем углу полупустого ресторана, и мое сердцебиение вернулось к нормальному ритму. Благодарный за то, что мой отец был здесь, со мной, после того как я провел так много времени вдали от всех, кого я знал, я внимательно слушал, как он вкратце рассказывал мне обо всем, что произошло дома с тех пор, как меня не было.
- Шон действительно сейчас произносит все эти слова? - Спросил я, набивая рот стейком. - Полными предложениями?
- Большую часть времени он все еще колеблется, - усмехнулся папа. - Но он пытается. Он продвигается семимильными шагами .
- Ну и дерьмо. - Наколов ломтик картошки, я отправил его в рот и задумчиво прожевал, прежде чем спросить: - И она действительно ходит к этому психологу?
- Она действительно ходит, - подтвердил папа. - Это помогает, Джонни. Она выздоравливает. - Я почувствовал, как мои плечи опустились от облегчения. Шэннон сказала мне, что посещала сеансы, но я не был уверен, говорила ли она мне правду. - Она начинает процветать, сынок. Они все такие.
- Я скучаю по ней. - Уставившись на еду на своей тарелке, я продолжал поглощать ее, пытаясь отвлечься от ужасной боли в груди. - Я скучаю по дому.
- И мы скучаем по тебе, - ответил он. - Но мы также чрезвычайно гордимся тобой.
- Она уходит? - Прохрипел я, заставляя вопрос сорваться с языка. - Шэннон? Ей не слишком грустно?
- Она тоскует по тебе, - честно ответил папа. - Я представляю, как отчаянно она тоскует, но она делает храброе лицо и справляется со своими делами. Она проводит много времени со своими друзьями. Я полагаю, она входит в пору взросления девочки-подростка. - Улыбнувшись, он добавил: - А твоя мама прихорашивается до предела. - Он усмехнулся. - Я никогда в жизни не видел столько розового и блестящего, сынок. Это повсюду. Макияж. Ювелирные изделия. Выпрямители для волос. Туфли. Платья. Клянусь, каждый раз, когда я переступаю порог, прихожая забита еще полудюжиной пакетов с покупками.
- О Господи, - простонал я. - Она обращается с Шэннон как с куклой, не так ли?
- Можно и так сказать, - засмеялся папа.
Поморщившись, я сделал глоток воды из своего стакана, прежде чем спросить: - А как мама?
- Как обычно, - задумчиво произнес папа, бросив на меня понимающий взгляд.