— Почему же вы их не выбросите?
— Такими вещами, пан Морьяк, не бросаются.
— Вы правы. Во всем есть свой смысл. До свидания!
— Счастливого пути, пан Морьяк!
Смеркалось. Станция находилась недалеко от гостиницы. Надо было только пересечь шоссе и пройти через маленький запущенный скверик, который никто не убирал, отчего он превратился в заросшую бурьяном свалку, куда посетители станционного буфета выкидывали использованные бумажные стаканчики.
Поезд прибыл почти минута в минуту. Ян открыл купе, где уже сидела молодая супружеская пара с ребенком. Ребенок спал.
— Разрешите сесть к вам? — вполголоса спросил Ян.
— Если не боитесь кори, — сказал молодой супруг.
— Не боюсь. Я болел корью.
— Нам пришлось прервать свой отпуск. Представляете, какая неприятность.
— Я говорила тебе, что такого малыша нельзя никуда возить, — отозвалась расстроенная жена. — Останься мы дома, он не заболел бы.
— Я же не виноват, что мне дали путевку, — оправдывался муж.
— Ты никогда не виноват.
Ян сел в углу и постарался не обращать внимания на их препирательства. Снял пиджак и притворился спящим. Портфель с документами он держал на коленях, судорожно вцепившись в ручку. Ни дать ни взять — коммивояжер, который везет драгоценные образцы товаров и портфель его набит алмазами и украшениями. Так Ян представлял себе коммивояжеров по дурацким кинодетективам, в которых непременно что-то случалось, вплоть до убийства. Но их поезд не был Восточным экспрессом и вообще не имел ничего общего с поездами, где убивают и где ездят торговцы алмазами. В этом поезде едет всего-навсего заурядный ревизор, может быть, он даже перепуган, но ни за что не признается в своем страхе, не позволит себе этого, тем более что правому нечего бояться, пусть боятся люди с нечистой совестью! Поезд мчался в темноте ночи и вез ревизора, а также супружескую пару, которой ребенок своей корью испортил отпуск, и еще десятки людей, счастливых и несчастных, но даже самые несчастные сладко подремывали и мечтали о том времени, когда и им привалит счастье, потому что человек создан прежде всего для счастья, в этом смысл самой бессмысленной работы, в этом смысл жизни, смысл нашего мира, в котором мы живем и который с таким упорством нам приходится защищать. Яну казалось, что он судорожно сжимает в руках раскаленные угли. Лоб его покрылся испариной, но из-за больного ребенка он не решился попросить, чтобы открыли окно. Дождавшись проводника, он показал билет и, привычный к ночным поездкам, вскоре и в самом деле заснул. Проснулся Ян, когда поезд уже подпрыгивал на стрелках перед вокзалом в Братиславе. Измученная и заплаканная женщина держала на руках мальчика с воспаленными, пылающими щеками. Муж, зевая, потягивался.
— Ну, вы и здоровы спать, — сказал муж. — Вас даже наш мальчишка не разбудил!
— Снимай чемоданы! — нервно оборвала его жена. — Не видишь, мы уже в Братиславе, не хватало, чтоб нас увезли дальше.
— А ты не видишь, что я их снимаю? — огрызнулся муж. — Ну и отпуск!
— Быстрей же, быстрей!
— Поезд дальше не идет, только до Братиславы, — вмешался Ян в их перепалку и одной рукой придержал большой чемодан.
— Откуда вы знаете! — отрезала женщина. — Никогда ничего не знаешь наверное. А я не собираюсь ехать с больным ребенком куда-нибудь в Брно.
— Здесь у нашего поезда конечный пункт. Разрешите вам помочь?
— Не надо, — отказался молодой муж. — Я сам донесу.
— Как знаете. — И Ян первым вышел из купе, держа перед собой портфель. — До свидания.
Он наскоро позавтракал в привокзальном буфете и на автобусе поехал прямо в Главное управление. Оно помещалось на другом конце города, и у Яна было достаточно времени, чтобы войти в ритм столичной суеты. Голову его все упорнее сверлила мысль, не порет ли он горячку, не выглядит ли смешным — сам не в состоянии справиться с делом и пытается укрыться под охранное крылышко Главного управления. Написал бы сперва заключение и выводы по ревизии, а потом и приезжал. Да как же писать, если материалы, сложенные в его портфеле, тут же опрокинут все распрекрасные представления о Михале Арендарчике, а его образцовейшую фабрику придется затянуть траурным флером, как замок из сказки, когда дракон, нахальная рожа, уволок принцессу. Ведь его, Морьяка, послали — причем именно его — делать заведомо формальную ревизию. Послали одного, и не было у него на руках ни жалоб, ни анонимных писем. Он прибыл в идеально устроенный мир, а теперь бежит оттуда, словно от чумы или по крайней мере от кори. Кто ему поверит? Кто поверит данным, которые он мог выдумать, извратить по злому умыслу? Какие у него были на то причины? Он, правда, долгие годы не виделся с Арендарчиком, но мог воспринимать его как более удачливого коллегу, завидовать ему. Помните сказку про двух братьев, что отправились по белу свету в поисках живой воды? Один нашел воду, нашел свое счастье, и это омрачило жизнь второму брату. Ну а причем здесь Ян? Он что, обойден судьбой? Ничуть. На жизнь не жалуется, его удовлетворяет положение ревизора, обыкновенной пешки, которая понимает, что генерала пуля может достать не только спереди, но и сзади, еще и сбоку. Он, Ян Морьяк, вполне доволен собой, особенно когда есть случай проявить обстоятельность и точность, когда, руководствуясь самыми чистыми побуждениями, выполняет свою роль. Он не способен юлить, не способен кривить душой, потому что привык смотреть людям в глаза. «Потому что дурак, — услышал он голос. — При твоих-то способностях играть последнюю скрипку в каком-то там отделе контроля и ревизий! Ведь достаточно кому-то польстить, к кому-то втереться в доверие, найти покровителя, и устроишься получше. А ревизоров уважают не больше, чем охотничью собаку, которая берет след, но ей сроду не достанется ни трофея, ни славы». — «Мне достаточно просто добрых, ровных отношений со всеми, — защищался он. — И я всегда хочу оставаться справедливым». Он листал в своей памяти, перебирал одно за другим события, оценивая каждый свой шаг.