— Прощайте с богом! — сказал Теодор Затько.
«С богом и прощайте, мама дорогая…» — вспомнились ему слова песенки, и следующую фразу он отстучал на машинке в ритме этой мелодии, назойливо звучавшей в ушах. Как в песне дальше-то? «…дверь твоя закрыта на крючок…» Да, я не собираюсь делать крюк, петлять, обходя сложности, хотя жизнь нам готовит немало заковырок и извивается она, будто змея. Жить надо, не боясь смотреть людям в глаза, и завершить ее, ничем себя не запятнав. И сейчас я не собираюсь крючкотворствовать, хотя и подцепил кое-кого на крючок.
Ян взглянул на часы: полдень. Допечатав вложенную в машинку страницу, отправился в буфет. Встал в очередь у витрины, где были выложены колбасы, копченая рыба, сыр и конфеты в пакетиках.
— Что берете? — спросила буфетчица.
— Сто граммов копченой колбасы и рогалик, — сказал Ян.
Наверное, это та самая Манцика, что ездила на «Татре» Арендарчика к зубному врачу, который рвал ей зуб со шведской анестезией.
— Вам какой колбасы?
— Что-нибудь помягче. Неохота зубы ломать.
— У вас тоже зубы болят?
— Дайте самой мягкой. Диетической.
— Я знаю хорошего зубного врача.
— Слыхал. Он применяет шведское обезболивающее.
— Вы тоже у него были?
— Пожалуйста, сто граммов диетической и рогалик.
— Не надо, — услыхал он за спиной резкий голос. Это был Матуш Лемеш в светлом летнем костюме и с бело-голубым галстуком. — Я приглашаю вас на обед.
— Меня? — Ян подозрительно оглянулся. — С чего бы это?
— Вы есть хотите?
— Мне хватит колбасы.
— В сухомятку вредно, как вы понимаете. При таком образе жизни недолго и язву заиметь.
Буфетчица раздраженно перебила его:
— Ну так что — резать вам колбасу или как?
— Обязательно.
— Не сочтите меня навязчивым, — не отступился Лемеш, подсев к нему за небольшой круглый столик с мокрыми следами от бутылок. — Мне хотелось кое о чем сказать вам.
— Говорите.
— Я никогда не принадлежал к сторонникам Арендарчика, если вы меня верно понимаете.
— Не понимаю.
— Я симпатизирую вам, — пояснил Лемеш. — Все сторонятся вас, а я нет. Вот даже сижу с вами на виду у всех, пускай думают что угодно, мне наплевать.
— Вы хотите, чтобы я в своем отчете опустил ваше имя? — Ян перешел в наступление, и собеседник побледнел. — Хотите сказать, что не причастны к упущениям, выяснившимся при проверке?
— Нет, я готов понести наказание. Но вам следует помнить о справедливости и разграничить, за что отвечает директор, а за что заместитель. Мы почти одного возраста. У меня семья. Здесь я родился, построил дом. Не хотелось бы уходить с фабрики.
— Пока еще никого не выгоняют, — сказал Ян. — Но я не вправе избавить вас от ответственности.
— Да вправе, чего там. — Лемеш снял темные солнечные очки, которые неведомо зачем были нужны ему в полумраке буфета, и теперь протирал их носовым платком. — Во всяком случае, смягчить мою вину можете. Арендарчика, по всей вероятности, снимут. После того, что выяснилось при ревизии, снимут наверняка. Будут искать нового директора. А я как раз тот человек, который мог бы все привести в порядок.
— Колбаса слишком жирная, в глотку не лезет, — сказал в ответ Ян.
— Я принесу вам виноградной воды, винеи.
— Благодарю вас, — отказался Ян. — Предпочитаю обыкновенную.
Он встал и отнес тарелку и прибор к окошечку.
— Хотелось бы поделиться с вами своими планами, — не сдавался Лемеш. — Фабрика нуждается в реорганизации, в создании таких машин, которые на будущее сделают невозможным злоупотребления со стороны любого директора.
— До свидания, — попрощался Ян. — У меня много работы.
— Вы знакомы с Ондреем Гарабой? — отважился на последний шаг Лемеш.
— Нет, — сказал он. — Я не могу знать всякого.
— Он не бывает в кегельбане и терпеть не может Земана. Но Гараба — дельный человек и со временем наверняка перейдет на работу в область. Если б вы пожили здесь подольше, то узнали бы, что он только и ждал этой минуты.
— Почему же?
— Потому что Арендарчик ставил на Земана, вытащил его из каши, которая заварилась здесь, причем все уже считали, что Земана спасет только чудо. Арендарчик создал ему положение. И Земан за это расплачивался с ним, многое спускал.