Эту книгу, изданную в Словакии, мы с особым интересом воспринимаем сегодня в общем контексте глубокой перестройки, происходящей в нашем обществе. Время твердо назвало свои приоритеты: гласность, которая вытесняет келейность, реальные результаты вместо бахвальства и показухи, личная ответственность за порученное дело, не подменяемая ссылками на обстоятельства… «Все хотят жить лучше, — размышляет Ян Морьяк в конце книги, — но всем нам, нам самим надо стать лучше». Решительное, революционное обновление общества немыслимо без участия подавляющего его большинства. Человек является важнейшим фактором, именно он определяет успех начатой перестройки, будь то в братской Чехословакии или в Советском Союзе.
«Литература всегда искала пути к достижению человеческого совершенства, — писал Кот в прямом публицистическом обращении к читателям своей повести „День рождения“. — И хотя человек не может не ошибаться, хотя жизнь не прожить без виражей и зигзагов, наша борьба за новое общество не сводится лишь к подведению сухого баланса успехов и неудач одиночек. Гораздо важнее осознание каждым своего места в этой борьбе, осознание необходимости действия — позитивного действия… И, в конце концов, что такое литература, как не всечасный призыв к людям: „Не стойте на тротуарах. Не оставайтесь зрителями. Не будьте безучастными. Сойдите на мостовую. Примкните к колонне. Это ваша колонна!“»
Свой призыв в развернутой художественной форме Йозеф Кот претворил в новой книге, теперь обращенной и к советскому читателю.
Ю. Богданов
1
Теперь оставалось взять ручку и считать бесконечные столбики цифр, перебирая стопки бумаг, складывать свои заметки в определенном порядке, добираясь до истины, поначалу такой невероятной, но сейчас — совершенно определенной и, увы, неотвратимой.
В гостиничном номере стояла страшная духота, нечем было дышать. «К ночи наверняка разразится гроза», — подумал Ян, глянув на серо-стальную тучу за грязным оконным стеклом. Третью неделю жил он в этом номере, но, как и в день приезда, комната казалась ему все такой же нежилой и неуютной со своей безликой стандартной мебелью. Как будто он только что вошел сюда, хотя именно первый вечер отчетливо помнился ему, и то и дело в памяти всплывало жизнерадостно осклабленное лицо Михала Арендарчика, решительный стук в дверь и его шумное появление. За этой бодростью проглядывала небрежная снисходительность, свойственная людям, привыкшим распоряжаться и как должное принимать проявления беспрекословного послушания, но светилась в глазах Арендарчика и искренняя радость человека, встретившего друга, который давно уже принадлежал лишь воспоминаниям юности.
Они не виделись целых пятнадцать лет. Ян Морьяк был робкий, стеснительный ревизор, которому судьба определила оценивать работу других, причем видеть ее не с лучшей стороны и нередко чувствовать за спиной неприязненные, враждебные взгляды. «Бросил бы ты эти дела, — говаривали ему знакомые. — Не можешь, что ли, найти себе нормальное занятие?»
После окончания экономического факультета Яна взяли в Главное управление в Братиславе, в отдел контроля и ревизий. Он воспринял свое назначение как временное, как своего рода перевалочный пункт, и радовался, что удалось зацепиться в столице. «У меня интересная работа, — отбивался он от нападок друзей. — Я не протираю целыми днями стул, много езжу, встречаюсь с разными людьми». Нельзя сказать, что у него не было более заманчивых возможностей. Многие из его однокурсников отхватили себе более выгодные стартовые площадки, и, укрепляя свое положение в жизни, делали карьеру. Случалось, свежеиспеченный начальник звал Яна к себе, под свое крылышко. Ян отказывался, ему претила даже мысль, что кто-то будет продвигать его и подталкивать. «Мне нравится то, что я делаю», — не вполне искренне уверял он. И повторял эту фразу, отказываясь от других предложений до тех пор, пока наконец и сам в это не поверил. Ян и вправду настолько свыкся со своим положением, что вскоре уже не считал себя паршивой овцой, которой только и остается, что добровольно барахтаться в кадке со смолой. Неотвратимость судьбы определила его жизненную программу, он возвел ее в принцип и затем отстаивал с поразительным фанатизмом. «Я искатель правды, — заявлял он. — В бухгалтерских книгах меня не волнует превышение мелких расходов над доходом, я стремлюсь вскрыть подоплеку человеческих поступков и ярким светом осветить то, что блестит, хотя и прячется в тени». Друзья при встрече улыбались ему, похлопывали по плечу: «Ну что, милый ревизор, нам перед тобой трепетать или покамест милостиво обойдешь стороной?» Со временем он оделся в броню снисходительности. «У меня толстая кожа бегемота, дорогие мои. На моем месте иначе нельзя». И слышал в ответ: «Палачу тоже приходится быть толстокожим. Петлю накинул — и все дела, ступай выпей пива. И той же самой рукой, что накидывал петлю на шею жертвы, теперь отирает пену с губ».