- А другими животными владеть правильно?
- Да, - кивнула я.
- Тогда, почему неправильно иметь в собственности людей?
- Я не знаю, - совсем запуталась я.
- Это будет непоследовательно, - заметила она, - если полагать, что есть только определенные виды животных, которые могут принадлежать, а есть те которые не могут быть чьей-то собственностью.
- Но люди отличаются от животных! - воскликнула я.
Девушка лишь пожала плечами в ответ на моё замечание и сказала:
- Тарск и верр также отличаются друг от друга, и что из того?
Я никогда не слышала о существовании упомянутых ею видов животных.
- Но ведь люди могут говорить и думать! – привела я ещё один аргумент.
- А почему это должно иметь значение? – спросила Сьюзан. – Это всего лишь делает человека более ценной собственностью, чем тарск и верр.
- Там, откуда я происхожу, владеть людьми считается неправильным, но иметь в собственности других животных в порядке вещей.
- Если бы там, откуда Вы происходите, другие животные могли издавать законы, - усмехнулась она, - то возможно, это было бы неправильно владеть ими, зато стало бы нормой владеть людьми.
- Возможно! – сердито отозвалась я, не зная как опровергнуть подобное заявление рабыни.
- Простите меня, Госпожа, - вдруг попросила меня Сьюзан. - Я не хотела вызвать Вашего недовольства.
- И всё же – это неправильно владеть людьми, - заявила я.
- Госпожа может доказать это?
- Нет! – рассердилась я.
- Тогда откуда Госпожа знает это?
- Это самоочевидно, - бросила я недовольно потому, что отлично понимала, что моя уверенность базировалась на том, что мне преподавали, и просто верила этому, не пытаясь подвергать сомнению.
- Если Вы ссылаетесь на самоочевидность Вашего утверждения, - сказала она, - то, пожалуй, скорее, будет самоочевидно как раз то, что владеть людьми не будет неправильным. В большинстве культур, традиций и цивилизаций, о которых я знаю, право владеть людьми никогда не подвергалось сомнению. Для них правильность института рабства была самоочевидна.
- Рабство неправильно потому, что оно может повлечь за собой боль и страдания, - попробовала я зайти с другой стороны.
- Работа, также, может повлечь за собой и боль и страдания. По вашему работа – это тоже неправильно? – спросила Сьюзан.
- Нет, - мотнула я головой, и она пожала плечами. – Возможно, рабство неправильно потому, что рабам оно не по душе.
- Многим людям, возможно, не по душе множество вещей, - отмахнулась она. – Но это же не делает эти вещи неправильными. Полагаю, подобный аргумент, чтобы рабы одобряли своё состояние, вообще никогда не расценивался как необходимое условие для оправдания рабства.
- Это верно, - вздохнула я.
- Что верно? – уточнила Сьюзан.
- Как кто-то мог бы одобрить рабство, - пояснила я, - или рассматривать его правильным, если он сам он не желал быть рабом?
- В некотором смысле, можно одобрять множество вещей, и признавать их законность, при этом, не желая быть вовлеченным в них лично. Скажем, можно одобрять медицину, но не желать становиться врачом. Можно одобрять математику, не будучи математиком и так далее.
- Конечно, - раздраженно согласилась я.
- Зато рабство можно оправдать различными путями, - заметила она. – Например, можно было бы оценить различные преимущества и последствия института рабства для общества, в котором рабство было бы органичным компонентом как лучшее чем то, в котором этого не существует. Это было бы его лучшим оправданием. Таким образом, человек мог бы одобрить рабство как институт, при этом не желая обязательно самому становиться рабом. С моральной точки зрения, он конечно, одобряя подобный институт, должен принять, по крайней мере, теоретический риск своего собственного порабощения. По-видимому, этот риск люди расценивают как часть цены, которую они готовы заплатить за выгоду от проживания в подобном типе общества, которое они сами, безусловно, расценивают как общество без альтернативы. Другим оправданием может стать то, что люди полагают, что порабощение является правильным и подходящим для одних, но не является таковым для других. Это утверждение предполагает, что не все люди одинаковы. С этой точки зрения человек одобряет рабство для тех, кто должен быть в рабстве, и относится неодобрительно, или же, по крайней мере, выражает сожаление в тех случаях, когда порабощён тот, кто рабом быть не должен. Он абсолютно последователен в этом, поскольку он полагает, что, если бы сам он оказался прирождённым рабом, то для него было бы правильнее оказаться в неволе. Это ему кажется несколько разумнее, категорического и необоснованного утверждения, что рабство является неправильным для любого индивидуума. На самом деле, многое зависело бы от натуры каждого отдельно взятого человека.