Рот заполнился кровью и кислой желчью. - Всеобщий, кроме обычных гриллов в рабьих гетто, отдающий яйца за шанс на лучшую жизнь.
Всеобщий, кроме обычных людей, которых рвут на части гребаные охотники. Христос, я вас ненавижу. Если бы вы знали, как ненавижу.
Я сплюнул кровь на пол. Я задыхался. Дыхание казалось таким горячим, что могло воспламенить комнату. - Но теперь я поимею вас. Потому что осталась пара достойных людей в артезианской говноскважине этого города, и они спешат сюда и вам не отговориться от них. Пекло, даже не пробуйте. Правда - единственная надежда.
- Может быть, - пробормотал Маркхем. - А может и нет. Веришь, будто Поборница Хрила отринет Волю своего Бога, Владыки Битв?
- Только что поставил на это свою жизнь.
Социк-один фыркнул: - Какую жизнь? - Шоковая дубинка взлетела со слепой стороны и высекла звезды в черепе.
В Родном Доме физика не способствует работе электробатарей. Ему пришлось ударить меня несколько раз. Помню, я твердил: - Скажите - скажите, за ней долг. Скажите, я хочу получить плату...
Затем горизонт событий раскрылся внутри головы и поглотил меня целиком.
Завершение
Сделка с Богом
Когда я очнулся снова, не испытал проблем с ориентацией. Я здесь уже бывал.
Слишком много раз.
Простые кремовые стены, пустые, без окон и украшений, только выключатель у двери. Такая же простая дверь без окошка. И ручки. Простой стол и стул, единое целое с полом. Ни них ничего. Никаких книг. Никаких экранов и стилусов, разумеется, и бумаги. В углу низкий унитаз. Койка с ремнями - металлические шнуры в пластике - чтобы привязать руки к холодным поручням из нержавейки. Все знакомое и родное.
Это была Земля.
Компьютеризованный спинальный шунт не перезагружали с момента моего ухода три года назад; а в Доме я заставлял его работать с помощи магии. Ниже поясницы я снова стал гребаным мертвым мясом. Словно - так писал Делианн - к моей заднице прицепили двух дохлых собак. Даже не сожрешь.
Из члена тянулась трубка, на зад навернули подгузник. Я не помнил, чтобы опорожнялся сам. Если бы они не привыкли выгребать говно, одна рука была бы отстегнута, чтобы я помогал делу. Единственным успехом так называемой спинальной регенерации была способность контролировать сфинктеры. Но тут никто не думал о моих сфинктерах.
Тут вообще не думали.
Будь у меня какие-то сомнения насчет этого места, они пропали бы с появлением первых санитаров. Я увидел пустоту лоботомии в глазах, потом нейронные ярма на шеях.
Трудяги.
Я не стал тратить время на разговоры. С подавленными высшими функциями мозга трудяги способны лишь отвечать на самые простые вопросы. А эти даже на такое были не способны. Они были глухими. Как камни.
Оглушены хирургически.
Чтобы гарантировать здешним жителям отсутствие контактов с внешним миром. С кем-то за пределами камеры. Я это знал, потому что целых десять лет регулярно давал взятки, прокладывая путь в это место - поговорить с отцом.
Я был в Бьюке.
Социальный лагерь Бьюкенена - одно из мест, куда Женева помещает людей, чьи антисоциальные склонности требуют исправления или хотя бы изоляции от здорового общества. Обычно на постоянной основе.
Трудно было сказать, долго ли я там пробыл. Трудяги приходили и уходили, меняя мочеприемник и подгузник, простыни и капельницы. Головная боль слабела. Я становился сильнее.
Было время подумать.
Думаю - по-настоящему мыслю - я не так уж часто и не так уж эффективно. Меня этому не учили, и чертовски уверен, у меня нет такой природной склонности.
Мышление встает на пути. В бою оно смертельно опасно.
В реальном мире инстинкт и опыт выше мысли; Толстой писал, что в контексте житейской хитрости крестьянин неизменно побивает интеллектуала. И он прав. Не потому, что крестьянин умней; он просто лишен сомнений и задних мыслей и прочих трюков ума. Интеллектуал же путается в собственных размышлениях.