— Поэтому, — продолжала Хаин, — личный двор каждого короля Андалара посвящается огню Ингларна. И когда Огонь, Сотворивший Плоть короля, исходит из Плоти, чтобы вернуться в Огонь Ингларна, все, кто есть часть королевского Великолепия, также обязаны войти в Огонь вместе со своим королем, чтобы возродиться в Раю для Избранных.
— Должно быть, путь вниз, к реке, недалеко отсюда, — Кейн размышлял вслух. — Пожалуй, будет лучше, если я разыщу его сам, потом вернусь за тобой.
— Кейн, послушай! То, что ты натворил, — грех! Ты нарушил Священный Закон Ингларна. Ты попытался избежать участи, которую уготовил тебе Ингларн. А Закон гласит, что, если кто-либо из членов королевского двора оскорбит Ингларна тем, что уклонится от своего священного долга перед королем и перед богом, Ингларн возвратится из огня, — вернется и полностью уничтожит Андалар и весь его народ!
Кейн почувствовал ее муку, прислушался к ее исполненным болью словам, постарался заставить себя понять. Но Кейн был человеком, презиравшим любых богов, не знающим почтения ни к какому-либо богу, ни к закону. И он знал, что они должны довести свой побег до успешного завершения в течение ближайших часов, иначе окажутся окружены безумными преследователями.
— Подобные легенды я слышал в сотне стран, — настойчиво уверял он ее. Но теперь он понимал, что жители Андалара отдадут все силы на их поимку для погребального костра.
— Но это МОЯ страна.
— Уже нет. Мыс тобой посетим еще тысячу.
— Просто обними меня прямо сейчас.
И тогда Кейн овладел Хаин на покрытых мхом валунах ущелья, — в то время как внизу гремела река, а вверху над ними разрывались серым цветом небеса. И Хаин кричала в восторге умирающим звездам, и Кейн на мгновение позабыл одиночество бессмертия.
А потом Кейн расплел объятья, дав свободу их опустошенным телам, и поцеловал ее. — Жди здесь, когда я вернусь. Ты в безопасности, — чтобы отыскать наш след, им потребуется дневной свет. Я отыщу тропу вниз, к реке, раньше. До следующего рассвета мы навсегда попрощаемся с границами Андалара и его безумными обычаями.
* * *
Когда Кейн, наконец, обнаружил ту тропу в ущелье, относительно которой был точно уверен, что Хаин сумеет спуститься, наступило позднее утро. Они могли бы какое-то время двигаться вдоль реки, — сбивая с толку погоню, — прежде чем он смастерит плот, что унесет их за пределы земли Андалара. Несмотря на то, что в сравнении с тем, чем Кейн поделился с Хаин, путь к спасению яснее ничуть не стал, Кейн знал, что их шансы хороши, как никогда. Аккуратно Кейн пошел по своим следам к валунам, где укрыл ее.
Сначала Кейн попытался убедить себя, что сбился со своих ориентиров, но затем он обнаружил послание, которое Хаин нацарапала на камне.
„Я не могу допустить, чтобы из-за моего греха мой город оказался разрушен. Иди своей собственной дорогой, Кейн. Ты чужак, Ингларн простит“. Кейн исторг бессвязный рык боли, и уставился в сторону Андалара зловещим взглядом.
Сломя голову Кейн устремился по ее следу, моля об оседланной лошади, надеясь, что какой-нибудь глупец вдруг преградит ему путь. Он обнаружил место, где Хаин повстречала их преследователей, и кони развернулись и помчались галопом назад в Андалар.
Но к тому времени, как он доковылял до места, откуда стали видны стены Андалара, небо очернил погребальный костер короля Луйстерена VII со всем его двором.
* * *
Небо почернело от ночи и угрюмой бури, когда главарь окончил свою сказку. Сквозь спутанные ветви баньяна их настигал дождь, шипел в костре. Они разглядывали руины Андалара Проклятого и дрожали, не только из-за дождя.
— Так значит, легенда оказалась права? — спросил главаря один из разбойников. — В результате святотатства, совершенного чужеземцем, Ингларн разрушил город?
— Нет. Их бог пощадил город, — резко ответил ему Кейн. — Но я вернулся со стотысячной армией. И во всем Андаларе я не оставил камня на камне, не пощадил ни единой души.
Мизерикордия
В тесной комнате стоял аромат увядших цветов и любви, еще более вялой.
Тамаслей с раздражением встряхнула агатовую бутылочку своих любимых духов, обнаружив, что она опустела. Длинными ногами прошагав через спальню, она откинула шелковую занавеску и швырнула бутылочку в окно. Она глубоко вздохнула. Холодный горный воздух сморщил ее нагие соски. Где-то в отдалении бутылочка разбилась о камень.
— Я не стану любить труса, — сказала она в ночь.
Джосин беспокойно заворочался в ее кровати. Агатовая бутылочка ароматических масел была одним из его подарков. Он сделал его накануне той ночи, когда убил ее прежнего любовника.
— Я сделаю все, что ты пожелаешь. Ты знаешь это.
— Знаю? — Тамаслей саркастически рассмеялась и осмотрела свое отражение в зеркале туалетного столика. Ее блестящие черные волосы свисали свалявшимися прядями. Она перебросила их завитки назад, через белые плечи и собрала на затылке отделанным золотом шнуром. Пока ее сильные пальцы давили ягоды белладонны об ониксовую ступку, Тамаслей созерцала свои глаза.
В волнении Джосин поднялся. Он стоял позади нее, пряча от зеркала внезапный спад возбуждения.
— То, что ты просишь — смерть.
— То, что я прошу — опасно. Риск. Ведь ни один мужчина не спрячет лицо и не уползет на брюхе в ответ на простую просьбу своей дамы?
— Ты просишь — требуешь, — Джосин понизил голос, бросив взгляд в открытое окно, — чтобы я выкрал корону герцогов Харнстерма у клана Варейшеев.
— Они украли ее довольно легко, когда милорд Лональ оказался настолько глуп, что возглавил поход против них.
— Сорвать корону с окровавленной башки мертвеца — далеко не то же самое, что кража из преступной твердыни.
— Ты всегда говорил — ты самый ловкий вор во всем Кросанте, — Тамаслей обнаружила выбившуюся ресничку, безжалостно вырвала ее.
— Я такой и есть, — заверил ее Джосин.
— Это всего лишь захудалая старая крепость, — напирала на него Тамаслей, — неотесанная банда грабителей.
— Которая держит эти горы под своим господством со времени убийства короля Джанисавиона десять лет назад, — напомнил ей Джосин.
— Тот, кто носит корону, может предъявить права на власть в Харнстерме, — Тамаслей размышляла вслух. — Наш незабвенный герцог был убит, не оставив прямого наследника. Пройдут годы, прежде чем Кросанте устанет от всех интриг и лишится всех претендентов. То, что желает народ сейчас — это власть, точнее, гарантия власти, символ власти. Мне не нужно напоминать тебе, что мой собственный род — один из древнейших в нашем городе, несмотря на наше умаление за время этих последних гражданских волнений.
С короной герцогов — и в союзе с человеком, достаточно отважным, чтобы вырвать ее у горных разбойников… — Тамаслей надушила ложбинку между грудей.
— Варейшеи хорошо сторожат украденные ими сокровища.
— А ты говоришь, что ты вор.
— Я говорю, что я — твой возлюбленный.
— А я говорю, что не стану любить труса.
Джосин пожал широкими плечами. Его усы изобразили в зеркале печальную улыбку. Он взобрался так высоко. Осмелится ли он взобраться еще выше? Он был лучшим. Среди воров. Среди любовников. Среди честолюбивых искателей приключений. Среди них всех — именно он. Пойти против Варейшеев? Ни один человек никогда не брал верх над ними.
— Ты получишь эту корону, — пообещал Джосин.
— А ты получишь мою любовь.
* * *
Это случилось две недели спустя.
Два ворона прокаркали в ее окне.
Тамаслей наконец проснулась. Она вылезла из холодной постели. На оконном карнизе валялся сморщенный комок мышц.
Она поняла, что это сердце ее любовника еще раньше, чем узнала, что его голова водружена на кол прямо за стенами Харнстерма.
1. Четыре имени кровью
— Мне сообщили, — сказала Тамаслей полуслепому фонарщику, — что за определенное количество золота здесь, в закоулках Харнстерма, можно добиться исполнения самых причудливых своих желаний.