Ожидание тянулось дольше, чем предвкушал Пуриали, но вот, наконец, Кейн проскользнул в открытую дверь и вступил в круг пентаграммы. Пуриали хлестнул своим странным мелком и замкнул круг. Прервав стремительное движение, Кейн замер, наблюдая за колдуном.
Пуриали вежливо кивнул в знак приветствия. — Теперь уже, — учтиво сказал он, — справляться о здоровье моих братьев и сестры по отцу, вне всякого сомнения, было бы смешно.
— Ты действительно хочешь знать? — спросил Кейн.
— Ты, конечно, не думал, что я питаю к ним какое-то братское чувство. Сами они давно бы избавились от меня, если бы мы не нуждались друг в друге. Решение проблемы состоит в том, что Я стал первым, кто осознал, что остальные — лишние.
Ухмылка Пуриали свидетельствовала о затаенной насмешке. Он наблюдал, как Кейн расхаживает по пентаграмме, видимо, изучая мастерство ее исполнения с беспристрастностью знатока.
— Полагаю, тебе, наверное, любопытно, зачем я призвал тебя к себе, — осведомился Пуриали.
Кейн прекратил ходьбу и внимательно посмотрел на колдуна. — Я ждал удобного момента, чтобы спросить.
— Разумеется, я знаю о тебе все, — с благодушной веселостью заверил его Пуриали. — Все.
— Все?
— Я призвал тебя сюда вот зачем и вот каким образом. — Пуриали поднял руку, предупреждая возражение. — Ты, несомненно, думаешь, что послан сюда свершить личную месть одной шлюхи с грандиозными мечтами, лишившейся любовника. К этому времени тебе уже следовало понять, что видимая свобода воли — лишь иллюзия.
Я призвал тебя сюда с помощью моего собственного искусства, Кейн. Я знал, что мои сводные братья и сестра ненавидят меня, единодушно замышляют избавиться от меня, как только, наконец, посчитают, что мое искусство представляет для них скорее угрозу, чем пользу. Почему бы нет? Вместе мы убили нашего отца, когда он перестал быть полезен. Но в этот раз проницательность подвела их. Я уже стал достаточно могуч и не нуждаюсь в их дальнейшем существовании.
Пуриали извлек из-под одеяний сверкающую корону и водрузил ее на копну рыжих волос. — Корона герцогов Харнстерма, — ликующе возгласил он, всматриваясь в яркие сверх меры голубые глаза Кейна. — Сидит неплохо, ты согласен?
— Золоту можно придать любую форму, — заметил Кейн.
— В самую точку. Без сомнения, твой неоспоримый ум доставит немало потребных мне развлечений, пока ты будешь служить моей воле.
— Ты как раз собирался объяснить…?
— Ну, я полагаю, тебе уже все очевидно, Кейн, — Пуриали поправил корону. — Кто еще сумел бы убить Венвора, и Остервора, и красавицу Ситильвон? Они были слишком бдительны, чтобы предоставить возможность мне.
— А теперь?
— А теперь ты станешь служить мне. Поскольку остальные мертвы, мне потребуется верный помощник, — тот, кто способен вести людей в битву столь же умело, как плести политические интриги. По этой причине я пощадил тебя. Когда ты станешь исполнять мои приказы, Харнстерм окажется лишь первым шагом на пути к покорению этой раздираемой раздорами страны.
— Честолюбивый замысел, — отозвался Кейн, — пусть и не слишком оригинальный. Мне, однако, жаль, что мои собственные ближайшие задачи сделают такой союз невозможным.
— Союз? — Пуриали рассмеялся. — Нет уж. Рабство, — вот что мне нужно от тебя, Кейн, — хотя ты убедишься, что для тех, кто служит мне хорошо, я — добрый хозяин.
Он поднялся на ноги и принялся размашисто жестикулировать. — Ты, наверное, уже изучил пентаграмму, в которую так любезно угодил. Все еще веришь в свободу воли, Кейн? Я призвал тебя сегодня ночью, велев убить остальных, после чего прийти ко мне в мою башню. Теперь ты заключен внутри пентаграммы, удерживаем там символами силы, олицетворяющими сокровенные тайны твоего бытия. Ты не сможешь сбежать из пентаграммы, пока я не освобожу тебя, Кейн, — а я это сделаю только после того, как обяжу тебя повиноваться мне посредством некоторых неотменяемых клятв и договоров, которые не посмеешь нарушить даже ты.
Пуриали наслаждался своим триумфом. — Ты видишь, Кейн, какими бы исключительными не были твои способности, я знаю, что ты не обычный убийца и авантюрист. Я знаю, кто ты такой.