Хотя этот абзац и может показаться некоторым излишне сентиментальным, всякий, у кого была собака, знает, на какую глубокую привязанность и любовь способен этот зверь. Берроуз здесь делает не что иное, как очень умно демонстрирует сущность «пса» и рисует Вулу, «верного марсианского пса», перенеся в него качества земного зверя.
Более того, Берроуз нашел для него надлежащее имя. Турид, бенс, тот, зитидар — в таких названиях есть внутреняя правильность, ее легко почувствовать и узнать, но никак нельзя объяснить. По контрасту с берроузовской пригодностью названий и имен даже самый лучший его современник-подражатель Отис Адельберт Клайн выглядит намного хуже, по крайней мере в этом отношении. Просмотрим один из романов Клайна, выбранный наугад. «Принц опасности» демонстрирует, как Клайн, ничуть не стараясь, лепит имена и названия. Вслушайтесь. Зверь «ордзук»!.. И вообще венерианский словарь Клайна показывает, как мало времени он отводит на создание имен и названий: Зовил, Зинло, скарбо, кова, Ург, Укспо, Азпок, Ропок, Рогвиз — эти имена и названия просто ужасны. У них тоскливое, двусложное строение, одинаковое звучание и какая-то неотесанная уродливость.[10]
В своих книгах о Лемурии я следовал примеру Берроуза, создавая биосферу и пытаясь привести вид и звучание названий в соответствие с природой зверя. «Фондл» кажется мне превосходным названием для толстенького газелеобразного создания; «кротер» — мое название лемурийского аналога лошади, а «зампф» — неуклюжего, похожего на трицератонса вьючного животного. Доволен я также такими названиями, как «деодас» — свирепый кошкодракон джунглей Ковии, «поа» — плотоядный речной змей, и «вандар» — разновидность величественного черногривого лемурийского льва. Однако иногда лемурийские названия меня не удовлетворяют. «Гракк» — мое название для птеродактиля, «дварк» — огромный динозавр джунглей и «ларе» — какой-то плезиозавр. Эти названия кажутся мне столь же неуклюжими и плохо выдуманными, как и наихудшие творения Клайна.
В создании и поддержании «внутренней сущности реальности», о которой говорит Толкин, писателю обязательно поможет его система вымышленных названий, протянувшаяся через весь роман. В мире, где вместо лошадей бегают «кротеры» и «замфы», должны быть также вымышленные цветы, деревья, металлы и драгоценные камни. Мне кажется, вы выполните только половину работы, если после изобретения аналогов львов, лошадей, собак и коров станете упоминать дубы, розы и изумруды.
Берроуз, кстати, выдумал для своего Барсума новые деревья: «сорапус», «скилл». Неужели в этом есть что-то особенно трудное?
Некоторые писатели признавали это и заселили свои вымышленные ландшафты интересными новыми названиями. Примером служит Лавкрафт с его «шантак-птицами», «ночными гонтами» и «дхолами». Дансени богат почти столь же изощренно выдуманными названиями в рассказе «В Заккарате», где упоминаются «факелы, пропитанные редкими биринийскими маслами», которые горели, «испуская аромат блетани», В другом его рассказе «Бетмура» упоминается вино, сделанное из «сирабубы», В рассказах о крае света появляются новые музыкальные инструменты — «люди били в тамбанги и титтибуки, мелодично дудели на зутиборах». В «Праздных днях на Янусе» появляются новые монеты под названием «пиффеки», так же как «тумарундские ковры» и не то еда, не то питье под названием «толлуб».[11]
Стало быть, это можно сделать, и я не вижу никаких причин избегать этого.
Новому миру пристало быть новым во всех отношениях, так сказать вымышленным и выдуманным с магмы до неба. «Сделай его новым», — советует Эзра Паунд, говоря о стихотворении. Это пожелание имеет смысл и когда говорят о прозе, по крайней мере в контексте того жанра, который мы тут обсуждаем.
Фриц Лейбер привлекает очевидными ошибками в этой теории. Рецензируя мою антологию «Новые миры для старого» в журнале Тэда Уайта «Фантастик», он заметил:
«У метода Лина Картера есть по крайней мере один непредсказуемый недостаток: сколько б ни обитало в таком мире странных животных и негуманоидных разумных племен, главными его обитателями должны быть, особенно в фэнтези, люди или же существа, похожие на людей».
Верное наблюдение, но не из тех, с какими я обязательно должен согласиться. Яйцекладущие прекрасные марсианки Берроуза и его же здоровенные четырехрукие зеленые тарки достаточно непохожи на гомо сапиенс, чтобы предположить, что их создатель намекал на куда большую чуждость, нежели нарисованная им.
10
Обычно читатель сразу же запутывается в таких названиях, и ему то и дело приходится возвращаться обратно, чтобы вспомнить, кто есть кто. (Прим. переводчиков.)
11
Интересный и вдумчивый взгляд на создание «Надлежащего имени» в литературе воображения можно найти в статье Джорджа Брэндона Сола «Странные боги и далекие края: рассказы Лорда Дансени», появившейся в «Аризона квартелн» осенью 1963 года. Сол указывает, что для многих читателей эти имена и названия «сами по себе навевают мысли о магии». Сол дает своеобразный термин для обозначения этого качества — «идеальная ономатопия». Иллюстрирует он ее, замечая, что «Хили», например, кажется совершенно точным именем Бога Молчания, так же как «Слит» — лукавого, хитрого вора. (Прим. автора.)