Потом Франц сказал каким-то чуть ли не радостным тоном:
— Пора обедать. После поговорим.
Я с глубоким облегчением опять ощутил на себе удивительное действие дома, как только мы снова в него зашли, — тот словно излучал покой, основательность, умиротворение и уют, казался пусть маленькой, но надежной крепостью, способной защитить от любой опасности, угрожающей извне. Я понял, что это союзник.
III
Когда этот глубоко убежденный рационалист впервые пришел проконсультироваться со мной, он был в таком паническом состоянии, что уже не только он сам, но и я вместе с ним почувствовал, откуда ветер дует — со стороны сумасшедшего дома!
Мы с аппетитом навернули приготовленное Францем мясо с толстыми ломтями черного ржаного хлеба и розоватым сыром, запили соком и кофе, а потом, взяв с собой еще кофе, переместились на длинный диван перед большим смотровым окном в гостиной.
В небе еще теплился желтоватый радужный полусвет, но пока мы устраивались, он окончательно угас. Вскоре на севере слабо замерцала первая звездочка.
— А почему черный — страшный цвет? — неожиданно подала голос Вики.
— Ночь, — отозвался Франц. — Хотя тут можно поспорить, цвет ли это, или же отсутствие цвета, или просто некая пустая основа для восприятия. Но такой ли уж он изначально страшный?
Вики кивнула, поджав губы.
Я заметил:
— Почему-то самый сильный неосознанный страх лично у меня всегда вызывает фраза «черные пространства между звездами». На сами звезды могу смотреть, даже не задумываясь, а вот фраза меня достает.
Вики проговорила:
— А у меня такой страх вызывает мысль о чернильно-черных трещинах, взламывающих вдруг весь окружающий мир, сначала тротуары и стены домов, потом мебель, полы, машины и прочие предметы, и, наконец, страницы книг, и лица людей, и голубое небо. Трещинах чернильно-черных — где ничего, кроме беспросветной черноты.
— Как если бы вселенная представляла собой гигантский кроссворд с черной заливкой между квадратиками для букв? — полуутвердительно вставил я.
— Почти. Или византийскую мозаику. Глянцевое золото и глянцевую черноту.
Франц заметил:
— Нарисованная тобой картина, Вики, хорошо иллюстрирует то ощущение всеобщего развала, которое не оставляет нас в современном мире. Семьи, нации, классы, любые другие группы, в которые по тем или иным признакам объединялись люди, распадаются на глазах. Вещи меняются, прежде чем успеваешь как следует их узнать. Смерть, при которой жизнь уходит по частям, словно взносы при плате в рассрочку — или гниение, столь скорое, что уже неотличимо от смерти. Нежданное-негаданное рождение. Возникновение чего-то из ничего. Реальность, вытесненная фантастикой с такой быстротой, что уже не понять, где фантастика, а где реальность. Не отпускающее ощущение дежа-вю — «я тут уже был — но когда, каким образом?». Даже вероятность того, что попросту не существует такого понятия, как ход событий, плавно перетекающих из одного в другое, что между ними только какие-то загадочные провалы. И конечно же, в каждом таком новом провале — или ' трещине — сразу гнездится страх.
— Иллюстрирует также и фрагментарность знания, как это кто-то обозвал, — подхватил я. — Мир слишком велик и сложен, чтобы охватить его целиком, а не отдельными пятнами. Одному это не под силу. Нужны целые армии специалистов — армии из армий. У каждого специалиста своя область, свое пятно, своя строчка кроссворда, но между любыми двумя областями всегда найдется обширный нехоженый край.
— Правильно, Гленн, — вклинился Франц, — и сегодня, по-моему, в один из таких обширных краев мы втроем и сунулись.
Он помедлил и как-то неуверенно, чуть ли не смущенно проговорил:
— По-моему, каждому из нас хочется сейчас поговорить о том, что мы видели, — и вряд ли стоит держать рот на замке только лишь из опасения, что рассказ об увиденном может как-то повлиять на представления, сложившиеся у других, и исказить их свидетельства. Так вот, насчет черноты предмета, или тени, или видения, что наблюдал я (я назвал его «черной царицей», но, пожалуй, более точным было бы слово «сфинкс», — посреди черного лохматого пятна проглядывало длинное звериное или змеиное тело), — так насчет черноты: чернота эта была явно гуще той клубящейся тьмы, что плавает перед глазами при отсутствии света, хотя что-то общее с ней имела.
— Верно, — подтвердил я.
— О да, — вторила мне Вики.
— Было ощущение, — продолжал Франц, — будто эта штуковина, возникшая где-то у меня в глазах, в голове, располагалась при этом и далеко на горизонте — я имею в виду, на утесе. Каким-то образом она являлась одновременно субъективной — существуя в моем сознании, и объективной — наличествуя в материальном мире, или же… — тут он помешкал и понизил голос, — или же имела отношение к некой более основной, более изначальной и менее органической области, нежели материальный мир и сознание.