Разгоряченный атмосферой приключения, Опирос был на редкость разговорчив и в конце концов сумел рассеять мрачное настроение Кейна. Поэт говорил о том, как надеется на встречу с музой, о желании познать неведомые чудеса страны снов, и Кейн постепенно проникся его энтузиазмом. Отворить врата сна… Кейн тоже чувствовал притягательность подобных опытов. Конечно же, это было рискованно, в высшей степени рискованно; но разве настоящие приключения бывают безопасными? Можно ли вообще говорить о приключениях, если нет опасностей? Покой — это скука, скука — это застой, а застой — все равно что смерть… Кейн слушал поэта, поддакивал, делился собственными соображениями. Когда показались поросшие зеленью стены Старого Города, Кейн был окончательно убежден в необходимости эксперимента и задумчиво разглядывал ониксовую фигурку.
— Опять эта проклятая тень! — неожиданно заметила Сетеоль.
— Тень? — удивился Опирос.
— Опять промелькнула, — сказала она недовольно. — Видишь, как наши тени вытянулись в одну линию? — показала она рукой.
Там, где лучи клонившегося к закату солнца проникали сквозь густую листву, на землю падали тени: бесформенные — от деревьев, и длинные, как веретена, — от всадников.
— Я вижу ее уже давно краем глаза, — продолжала Сетеоль. — Когда мы выезжаем на солнечное место, появляются тени. Но с некоторых пор что-то в них мне не нравится. Я ведь должна видеть свою тень и еще две тени едущих за мной мужчин — а я вижу четыре!
— Что эта тень тебе напоминает? — заинтересовался Кейн. — Это всадник?
— Нет, что-то другое. — Она прищелкнула пальцами. — Будто что-то ползет…
Опирос рассмеялся и посмотрел ей в глаза.
— Милая моя, твой взгляд затуманен наркотиками. Но это скоро пройдет…
Сетеоль сердито мотнула головой, отбросив назад густые' каштановые волосы.
— Может, мне и мерещатся тени, но ведь не я вчера едва не задушила девушку, а потом пошла и напилась с ворами и убийцами… Так что не тебе надо мной смеяться!
— Скажи мне, когда вновь ее увидишь, — приказал Кейн, а потом обратился к Опиросу: — С тех пор, как мы расстались, ты никому не говорил, куда мы собираемся?
Поэт отрицательно помотал головой и стал объяснять, что предчувствия Сетеоль, как правило, преувеличены.
— Никому я не говорил, кроме Сетеоль. Честно говоря, я сразу лег в постель и проснулся незадолго перед тем, как ты меня позвал. Завыли треклятые псы — и разбудили меня.
— Я их не видел, когда мы уезжали, — задумался Кейн.
— Ну, значит, кто-то отогнал их… Но где же святилище Шенан?
— Уже близко — чуть в сторону от основной массы руин.
Старый Город излучал своеобразное призрачное очарование; древние стены, постепенно рассыпающиеся в пыль вместе с таинственными воспоминаниями, дышали меланхолическим спокойствием. Город впечатлял, особенно по сравнению со своим разваливающимся потомком — Энсельесом. Дома в Старом Городе были в основном деревянными, и теперь от них остались только отвалы земли, покрытые саваном бурьяна, — позабытые лесные могилы. Попадающаяся изредка сиротливая каменная стена или обломок скульптуры указывали местоположение какой-нибудь старинной постройки. Однако вдоль трудноразличимых улиц куда чаще встречались лишь заросшие углубления — фундаменты давно обвалившихся домов. Попадались и места, где стены зданий Старого Города упорно сопротивлялись действию времени и тянулись вверх — уставшие, но не сдавшиеся. Тьма, казалось, выползала из этих разрушающихся остовов, из зияющих входов, слепых окон и смешивалась с густеющими лесными тенями.
— Здесь, — объявил Кейн и направил коня в самые густые и дремучие заросли. Недавний дождь увлажнил лес, и продираться меж деревьев было довольно неприятно — бока коней и ноги всадников вымокли.
Замшелое каменное строение уединенно стояло среди сплетающихся ветвями деревьев. Растительности на стенах почти не было. Сохранились колонны и арки в южном стиле; в святилище кое-где уцелела куполообразная кровля. Благодаря, глубокой тени, царящей внутри, здесь не разрослась зелень, уничтожившая большую часть руин Старого Города. Пол был засыпан кусками отвалившейся штукатурки, обломками каменных стен и скульптур — следами прошедших веков. Когда полумрак сомкнулся над развалинами святилища, мягкие кожаные портьеры, гирляндами свешивавшиеся с высоких сводчатых потолков, зашуршали, как тысячи крыльев, под дуновениями ветра, вырывавшегося из щелей в потрескавшихся стенах.
Кейн соскочил с коня и приказал своим людям разобрать каменный завал у входа. Возбужденный поэт рванулся вперед. Сетеоль со сдержанным любопытством шла за ним. Широкая юбка, доходившая до щиколоток, хлопала по высоким сапогам для верховой езды.