Кейн зажег пару факелов и присоединился к ним. Пока его люди прокладывали путь через каменную осыпь, он рассказывал историю святилища, иногда поднимая факел, чтобы показать любопытные архитектурные детали. Опирос снова казался обеспокоенным и удивленным оттого, что Кейн так запросто и небрежно рассуждает о руинах…
Лунный свет уже разлился жидким серебром на стылых камнях, когда Кейн закончил рассказ. Половодье лунного сияния вливалось через высокие узкие окна и трещины в стенах, скапливалось в глубоком бассейне рядом с алтарем; в огромном круглом отверстии в крыше мерцало ночное небо, к которому жрицы минувших веков обращали свои монотонные напевы. В некоторых местах, где не было мусора, влажные каменные плиты еще хранили следы странных мозаик.
По знаку Кейна Левардос расставил снаружи посты. Кейн хорошо платил своим людям, и если шеф решил потратить ночь на безбожные прихоти полоумного поэта — что ж, это его дело. А их дело — поджидать Эбероса, если он следует за ними с очередной шайкой наемников. Ученик алхимика мог избежать гнева Кейна, и люди Кейна не имели ничего против этого, но если что — их мечи были наготове.
Кейн обернулся к поэту.
— Все в порядке? — спросил он полуутвердительно.
Энтузиазм Опироса не уменьшился.
— Я готов, если ты готов, Кейн. Место и в самом деле замечательное! Тут такая атмосфера… Проклятье, сколько раз я пытался передать нечто подобное в стихах! Какие сны витают вокруг! Кейн, если только муза придет ко мне этой ночью… Я чувствую, что смогу… смогу обрести вдохновение, которое так долго искал! Сегодня моя душа могла бы исторгнуть не только «Вихри ночи», но и сотни других вещей!
Горькая усмешка исказила лицо Кейна.
— Ну что ж, как знаешь, — проронил он. Затем протянул руку: — Статуэтку!
Опирос отдал ему фигурку.
— И что, никаких истлевших фолиантов? Никаких столбов дыма? Никаких магических знаков?
Это была скорее бравада, чем ирония.
— Я же говорил: вызвать музу — простое колдовство, — ответил спокойно Кейн. — Мне нужна только капля твоей крови.
Сетеоль с удивлением внимательно следила за ними. Кейн отвел поэта в озерцо лунного света. Здесь, у забытого алтаря из безупречно обработанного камня он произнес необходимые заклинания.
Опиросу казалось, что ритмичный речитатив Кейна эхом отражается от древних стен. Заклятия Кейна действовали гипнотически. Стены святилища словно отдалились, свет луны и тень сплелись в единый вихрь бесформенных образов. Опирос лег рядом со статуэткой из оникса на холодный камень. Физические ощущения отделились от сознания.
Рядом с ним уже не было фигурки, вырезанной из оникса. Статуэтка расплылась, начала неожиданно расти в размерах — или это он уменьшался? Поэт чувствовал, как все движется, как кружится голова… Теперь рядом с ним лежала сама тьма — не черная фигура, а средоточие черноты. Тень музы Тьмы.
Она шевельнулась. Клинур лениво повернулась к поэту, увидела его, и ее повернутое в профиль лицо расплылось в улыбке. О, жестокое равнодушие ее улыбки!.. Муза поманила рукой. Опирос придвинулся к ней, его руки сомкнулись вокруг эбеново-черной фигуры. И его руки стали порождением тьмы — все его тело стало теперь тьмой. Их тела сплелись в любовном объятии. Приблизился миг экстаза, головокружительный и невыносимый. Затем тьма исчезла. Тело Опироса вновь стало материальным. Он обнимал девушку несказанной красоты, с нежной кожей, с улыбкой на полуоткрытых губах, с глазами, полными бездонной мудрости. И вдруг она вырвалась из его объятий, держа его за руки, заставила поэта подняться и повела его за собой.
Только тогда Опирос разглядел маску холодной жестокости на ее лице…
…Сетеоль тяжело дышала. Мерцающая туманность, которая на мгновение затмила лунный свет у алтаря, внезапно рассеялась, как призрачное видение. Там, где раньше лежали Опирос и темная статуэтка, сейчас был лишь голый камень.
— Ты где? — позвала она. — Где он? — Сетеоль повернулась к Кейну.
— За гранью сна, — буркнул Кейн. На его лице тоже было написано легкое удивление.
— А когда он вернется? — упорствовала Сетеоль. — Боже, когда он вернется?..
— Это и есть тот риск, о котором мы говорили. Опирос вернется, когда сон, в который ввергла его Клинур, закончится. Когда — не знаю. Зависит от того, как долго будут блуждать они по ее царству, прежде чем Опироса унесет поток одного-единственного сна, и от того, как долго будет длиться этот сон. Вот только как соотносится время во сне и то время, которое мы знаем? Там течение времени согласуется с ритмом сна, а не с законами природы. Час может промелькнуть как секунда, и наоборот. Да и вообще — раз уж мы об этом заговорили — как заканчивается сон? Существует ли конечный момент отдельного сна — или же сны сливаются друг с другом, следуют чередой, пока спящий не проснется и не разорвет цепь картин?