Кейт осталась совсем одна. Если днем она как-то забывала о своем одиночестве, то вечер выворачивал ее душу от горя. Мама, папа, Ила… именно после смерти Илы она стала часто вспоминать своих мать и отца, подолгу сидела задумчиво в кровати, потом вдруг начинала ходить по комнате, а потом плакала.
Однажды, после Рождества, в один из таких вечеров, Кейт вновь открыла сундук Илы, задумчиво перебирала ее вещи, долго смотрела на статуэтки Вишны и Лакшми, разглядывала затейливые индийские украшения своей няньки, и наткнулась на сверток в пожелтевшей бумаге, перетянутый голубой лентой. Пересев на кровать, она с непонятным волнением развернула бумагу и вынула толстую тетрадь, исписанную четким и красивым почерком ее матери. Это был дневник Элен.
Два вечера подряд, до поздней ночи Кейт читала дневник, днем пряча его в сундук Илы. Прочитав записи матери до конца, она долго сидела в постели, словно окаменев и глядя в одну точку. Кейт узнала все о своем рождении. Первое, что охватило ее это ненависть, ненависть к своему деду. Именно Джеральд был виноват в том, что ее судьба и судьба ее матери сложилась так горько. Иногда ей хотелось ворваться в его кабинет и бросить страшные, обвиняющие слова ему в лицо, но она не смогла этого сделать. Кейт чувствовала его презрение к себе и боялась, что он избавится от нее, как избавился от ее отца. А потом возникло чувство всепоглощающей жалости к себе, чувство своей никому ненужности и беспросветного одиночества.
В конце января Кейт слегла. Она не могла точно сказать, что у нее болит, просто в одно утро она проснулась и не смогла есть. Она набирала еду в рот, долго жевала ее, держала во рту и не могла проглотить. Лишь с большим количество жидкости она могла впихнуть в себя пару ложек еды и на этом все. Когда Джеральду доложили о состоянии внучки, он лишь отмахнулся и приказал кормить ее силой. Кейт билась в истерике и в спазмах выблевывала все, что в нее впихивали. На следующий день пригласили доктора, через неделю еще двух. По рекомндациям докторов Кейт стали кормить тщательно перетертой пюрированной едой, вливали несколько ложек за день, давали много жидкости, чтобы не допустить обезвоживание, но Кейт продолжала слабеть и таять на глазах. Когда морозным февральским утром она не смогла встать с постели от слабости, Джеральд пришел в ее спальню и остолбенел. В постели лежало тело, которое отдаленно напоминало его внучку, разве что глазами цвета хмурого английского неба. Каждый сустав на пальцах ее рук, лежащих поверх одеяла, уродливо выпирал и просвечивал сквозь тончайшую кожу. Личико, некогда восхищавшее своей свежестью, заострилось и стало напоминать лицо умирающей старухи. Очертания ее тела под одеялом говориле о том, что она была крайне истощена. И тут Джеральду стало страшно. Он настолько испугался того, что еще одна женщина в его жизни, его плоть и кровь вот-вот покинет его, что в ужасе выскочил из комнаты Кейт и приказал срочно выслать экипаж за очередным доктором.
Довольно молодой врач, не более сорока лет, внимательно осмотрел Кейт в присутствии самого Джеральда, который в ужасе отводил глаза, увидев истощенное тело внучки без одеяла. Потом доктор попросил оставить их вдвоем с девочкой, провел в ее спальне более часа, а затем пришел в кабинет Джеральда. Дав понять Макинтошу, что ребенок физически абсолютно здоров, он высказал предположение о душевном расстройстве девочки, отсутствии интереса к жизни, страхе и одиночестве. Данное расстройство могло провоцировать отсутствие аппетита и невротический спазм в горле, дающий угасание глотательного рефлекса. Он выписал успокаивающие капли и настои, и, уже в дверях попросил Джеральда попытаться найти общий язык с ребенком и попытаться хотя бы частично заменить ей тех, кого она потеряла. А еще он предложил им поехать туда, куда Кейт рвалась всем сердцем, - в Индию.
Всю ночь в кабинете Джеральда горел свет, а утром он пришел в спальню Кейт, сел на краю кровати и долго разглядывал ее исхудавшее лицо. Кейт сначала устало подняла на него свои огромные глаза, а потом отвернулась. Первым нарушил тишину Джеральд.
- Ты боишься меня?
- Уже нет.
- Боялась?
- Да.
- Чего ты хочешь больше всего?
Кейт грустно улыбнулась, снова отвернулась и едва слышно прошептала:
- Верните мне маму, папу и Илу...
Джеральд минуту молчал, а потом взял ее руки в свои:
- Это не в моих силах, Кейт, но я сделаю все, что ты попросишь из того, что возможно.
Кейт повернула к нему голову, пронизывающим взглядом посмотрела на него своими невероятными глазами, и спросила:
- Зачем? Вы же не любите меня, презираете, презираете так же, как презирали моего отца… настоящего отца.
Джеральд побледнел.
- Тебе рассказала Ила?
- Нет, я нашла в ее вещах дневник мамы, - ответила Кейт.
Джеральд молчал несколько минут, и с трудом подбирая слова начал свой монолог.
- Кейт, ты еще мала и многое тебе неведомо. Возможно, когда ты станешь старше, ты сможешь понять меня и те обстоятельства, которые толкнули меня на подобный поступок. Элен была всем для меня, воплощением моих мечтаний и моих надежд, моей радостью и моей гордостью, и в один миг все рухнуло. Я не смог принять ее выбор, я не смог простить ее за этот выбор, я даже не смог просто отпустить ее с этим выбором. Я разрушил ее жизнь, я вычеркнул ее из своей жизни, лелея в своем сердце обиду и желание отомстить. Я забыл, что я в первую очередь отец, а отец должен любить свое дитя любым, и принимать свого ребенка любым. Я был глуп и слеп, и я корю и проклинаю себя за это, и сожалею, что не могу повернуть время вспять. Слишком поздно, Элен умерла, и лишь на небесах я буду вымаливать ее прощение. А сейчас я хочу исправить то, что еще можно исправить, вымолив хотя бы шанс на твое прощение. Кейт, прости меня… дай мне возможность любить тебя, дай мне возможность находится рядом с тобой и наблюдать как ты взрослеешь. Я молю Бога о том, чтобы сейчас было не слишком поздно просить тебя об этом…
Голос Джеральда слегка дрожжал. Кейт все это время лежала, отвернув голову в сторону от Джеральда. Когда он замолчал, она повернулась, с трудом села в кровати, прижалась лицом к его груди и беззвучно заплакала. Джеральд прижал ее к себе, вдыхая запах ее волос, чувствовал всю ее хрупкость и беззащитность, и боялся шевельнуться и разорвать ту тонкую связь, что оба они почувствовали в этот момент. Они долго так сидели, два одиночества, две боли и две скорби, два родных сердца, ищущих любви друг друга.
Выздоровление Кейт заняло два долгих месяца. Ей было трудно заставлять себя есть, сначала совсем понемногу, потому что желудок не хотел принимать пищу, потом увеличивая обьем. Молодой доктор приходил каждую неделю и подолгу разговаривал с ней за закрытыми дверями, потом выдавал ей новые микстуры или менял дозировку старых, и уходил. Никто не знал о чем они говорили, но после его визитов Кейт оживала еще больше.
Каждый утро к ней приходил Джеральд, ласково будил ее, сам раскрывал шторы на окнах, а потом уходил работать до обеда. А когда Кейт немного окрепла, они стали вместе обедать в столовой. Вечерами они сидели в кабинете Джеральда, где он работал, а Кейт читала, свернувшись под пледом в кресле у камина. А в один из таких вечеров, Кейт, краснея и теряясь, попросила Джеральда желать ей спокойной ночи в кровати, как это делала мама, а потом Ила. Джеральд прижал ее к себе, целуя в волосы. В этот момент он ощутил себя абсолютно счастливым человеком, и впервые в жизни ему показалось, что он понял, что значит любить кого-то, любить больше, чем любить жизнь.
В марте на воду был спущен новый корабль Джеральда "Элен Макинтош", и в доме начались сборы в дальнюю поездку. Кейт порхала по дому, смеялась и танцевала, радовалась весне и той суете, которая поднялась в доме в связи с их скорым отьездом. Ей нетерпелось вернуться туда, где она родилась и прожила самые счастливые годы своего детства, ей хотелось тепла и ярких одежд, индийских песен и танцев. Джеральд заражался ее счастьем и задором, и от этого был счастлив сам.