— Это второй или третий? — спрашиваю инстинктивно сглатывая.
Глаза… Надо поднять глаза… Добраться до щек, прекрасных хомячьих щек. И мне тут же немедленно полегчает! Я повторяюсь, да? Простите, я не в форме!
— Четвертый, Бурцев, — прекрасные белоснежные холмы в вырезе алого в горошек сарафана ко всему прочему еще и выразительно покачиваются.
— Четвертый, — полузадушено выдыхаю, пытаясь победить прилив крови к малой своей голове, — знаешь ли ты, что я обожаю цифру «четыре»?
Томительная пауза и обреченный вздох.
— Не, не Буратино, — выписывает мне приговор этот невыносимый кошмар, — Буратино был хотя бы струганный, а ты, Бурцев, — просто дуб. Трухлявый такой дубочек…
— Эй, ну почему же это трухлявый? — возмущаюсь, но Максимовская, эта несносная женщина, берет и отворачивает от меня свое восхитительное декольте. И уносит его от меня неторопливо, в сторону фуршетного стола.
— Вот же трындец, — мне даже не получается дух перевести. Оказывается, ко всему прочему, зад у Юльки тоже роскошный. Аппетитный такой, мягкий, прям-таки умоляющий вцепиться в эту смачную шикарную булку зубами.
— Юля, Юля, а ты похудела, что ли? — совершенно охреневший Тефтеля вдруг решает форсировать этот “Днепр” и следует за Плюшкой чуть ли не вприпрыжку. — Просто светишься!
— Конечно, похудела, восемьдесят шесть кило идиотизма скинула, — тут же бодро откликается Максимовская, а я на секунду провисаю.
— Это ж сколько ты весила? — вырывается у меня неосторожное. — Сейчас-то вроде все еще тоже не Дюймовочка…
Юля разворачивается в мою сторону с улыбкой настоящей самки крокодила. Правда… Блин… Спасите! Мэй дэй, мэй дэй, мне не помогает даже это. Я никак не могу оторвать от неё глаз. И слюноотделение унять не могу. Хороша! Просто чертовски хороша, возмутительно, куда подать жалобу? Я очень хочу пожаловаться на эти смачные губищи, на длиннющие ресницы, и особенно — на гребаный вырез её платья. Нельзя приличным мужикам такое показывать. А уж неприличным вроде меня — особенно!
Боже, как же хочется утащить её в уголочек и хорошенько облизать вот эти вот зефирные купола четвертого размера…
Зацепиться за реальность удается с трудом. Помогают в этом страшные, округленные прям до неприличия Тефтелины глаза.
— Это ведь ты про мужа сейчас, да, Юлечка? — Андрюха старательно снижает голос до баритона.
— Муж, это когда расписывались, — откликается Максимовская, водружая блюдо с пирогом на стол, — а мы не расписывались. Просто я Федору Сергеевичу чемодан собрала и на площадку выставила. Пошел он…
— Он тебе изменил? — кажется, Андрюха у всех это спрашивает. Видимо, в его мире расстаться люди могут только из-за этого.
Неизвестно почему, но Юля вдруг бросает на меня холодный взгляд. Долгий такой, выдержанный.
— Если бы дело было только в этом, — повторяет она мысль, которую я так и не произнес вслух, когда мы с Тевтонцевым обсуждали мой развод.
И вот это, Юлечка, вне всяких рамок. Мысли она мои читает! Ты меня еще за причиндалы давай возьми сразу, чо уж мелочиться!
Увы мне, увы — Мадемуазель Четвертый Размер не торопится исполнять души моей прекрасные порывы. Её больше занимает торт, стоящий на столе, прекрасный такой, белоснежный, украшенный клубничкой.
— Говорила же, нарезать! — ворчит Юля и жестом истинного чародея достает откуда-то из-за тарелок нож. Да какой! Блестящий, огромный, еще чуть-чуть — и он дотянет до длинного воинского кинжала.
А, так вот почему мне обычно нравятся бабы с оружием в руках! Понял! Мозг по умолчанию представляет их с ножом на кухне, и это внезапно до ужаса эротично.
Пока я продолжаю утопать в слюне, любуясь шикарными грудями Максимовской, только теперь в профиль и трепетно дрожащими в соблазнительной близости от кремовой розетки торта — Тефтеля внезапно решает выйти за берега.
— Так ты, получается, совершенно свободна, Юля? — он пытается снизить голос до интимной хрипоты, но получается исключительно писк ободранного петуха.
— Свободна, — с неожиданным кокетством откликается Максимовская и трепещет в сторону Тевтонцева своими ресничищами. Как она при этом умудряется нарезать торт ровными одинаковыми кусками — черт его разберет. Ведьма же! Это уже по декольте можно было понять. По приворотному, минимум трижды заговоренному на мужские стояки декольте!
— А что, Андрюша? Есть предложения? — у бывшей Плюшки, оказывается, в запасе есть восхитительное, бархатно-мурашечное мурчание.
Тефтеля же, преисполнившись чувства собственной значимости, пытается расправить не шибко широкие плечи.