— Ешь, Мишка, сегодня ты заслужил угощение, — и Берти направился к дому.
— Мне-то удалось распродать все, до последней редиски, — доносился хвастливый отчет Берти. — Но посмотрели бы вы, дядя Янош, на Говорку! Пришлось им с женой увозить товар обратно, три полнехонькие корзины так и остались нераспочатые! Ая и деньжонок заработал, и винца выпил, хорошее было вино, ничего не скажешь…
Собака, виляя хвостом, не сводила глаз с Мишки, лакомившегося кукурузой…
— Я хотела у тебя кое-что спросить…
— Поесть не дадут… — Мишка, не оборачиваясь, чуть шевельнул хвостом, давая понять, что все приставания к нему сейчас неуместны.
Расстроенная Вахур побрела в дальний конец двора, чтобы там скоротать время до наступления вечера; с луга уже потянуло предзакатной прохладой, она все сгущалась, мало-помалу оттесняя теплый поток солнечных лучей, приглушая оживленное кипение дня. Волны прохлады, суля приближение таинственных теней и неразгаданных снов, постепенно высветили луну, которая своим загадочным, глубоко запавшим оком снова уставилась на землю.
Луг опустел. Кусты затихли неподвижно, ручей шепчет едва слышно, перенося новости из неведомых краев в края столь же неизведанные, а с берега смотрит на собственное отражение в воде одинокий аист. Ему уже давно пора бы возвратиться на крышу, но он все оттягивает этот момент. Желудок он набил основательно, но это не помеха, все бы ничего, если бы не страх перед полетом; хотя аист и знает, что малейшая проволочка сейчас ему во вред: ведь чем больше остывает воздух, тем труднее становится летать. Перелет с крыши на берег причинил ему такую боль, что аист едва не свалился на землю, а ведь и крыльями почти не пришлось работать; теперь же, на обратном пути, без сильных взмахов не обойдешься, иначе ему не взобраться на крышу.
Ручей скользит мимо и шепчет о том, что водяные лилии уже отцвели, лягушки — племя Унка — устраиваются поудобнее, выбирая для себя укромное местечко в тине, а Си — змея — вот уже несколько дней не охотилась на серебристых рыбешек. И желтые листья ивы плавно плывут по воде, как запоздалая весть о надвигающейся осени, — весть, которую они шлют своим родственницам — старым ивам — в дальние края.
В кустах что-то звякнуло, потом послышался плеск воды, а вот и стал виден человек — он мыл мотыгу в канаве, — а рядом с ним стояла собака.
Аист разбежался раз, другой, третий, но больное крыло точно склеилось и все время опадало вниз. А человек все приближался, и собака лаяла ожесточеннее: наверное, заметила, что перед ней больная птица.
Ну, еще, еще разок… Аист отчаянно, из последних сил трепыхал крыльями; когда ему удалось наконец взлететь, собака захлебывалась лаем прямо под ним. Выше, еще выше!.. Кое-как аист долетел до сада, едва не задев крыльями ограду. Вот он обогнул дерево, неловко взмахивая крыльями, напрягая остатки сил, взобрался к навесу и стал ногами на самый край крыши. Отсюда он осторожно перебрался на облюбованное им место у печной трубы.
Аист прикрыл глаза — от боли, усталости и от стыда, потому что этот мучительный перелет происходил на глазах у всех обитателей двора. Его позор видели все: и племя воробьев, Чури, и человек, и Малое Светило — луна — наблюдало за ним своим безжалостным, холодным оком.
Старый Чури собирался было устраиваться на ночевку, но не удержался от соблазна и полетел к аисту.
— Значит, так обстоят твои дела, приятель? — громко зачирикал он, чтобы всем вокруг было слышно. — Теперь все понятно. Ты хотел обмануть нас, Келе, говорил, будто ты летишь в дальние края. Видели мы, какой из тебя летун! Злая хворь засела в тебе, и лучше бы ты убирался отсюда подыхать в другом месте… А здесь тебе делать нечего, мы, воробьи — народ здоровый и сильный… чик-чирик… ах, ты, гнусный убийца! — взвизгнул Чури, потому что в этот момент аист бросился на него и на волосок промахнулся. — Чтоб ты околел, душегуб проклятый! — Чури поднял невообразимый переполох, и теперь воробьи гомонили на сотни голосов:
— Душегуб… чтоб тебе сдохнуть, Долговязому… мы — народ здоровый и сильный… чтоб ты околел, кровопийца, разоритель наших гнезд… придет зима, и ты замерзнешь… чик-чирик… а мы — народ выносливый, нам холода нипочем… чик-чирик! — Воробьи вспорхнули и улетели, потому что и так припозднились со сном.
Мишка отыскал во дворе Вахур и заглянул ей в глаза.
— Помнишь, что я тебе сказал, когда Келе опустился на крышу? Я первый это заметил.
— Ты оказался прав, — ответила ему взглядом собака. — Но ведь и я всегда говорила, что у тебя ума палата.