— Если окажусь в этой стороне, то я по пути навещу тебя… чу-у-вик… чу-у-уи-ик… — уже издали прокричал сычик, и у Вахур опять вздыбилась шерсть на загривке.
— Ты спишь, Мишка?
— Уснешь тут, как же! Кричат, ухают, будто нельзя галдеть в другом месте.
— Знаешь, кто прилетал к Келе? Чувик!
— Не глухой, без тебя все знаю! Это дурной признак: там, где прокричал Чувик, только и жди ворон и других стервятников. Чури правильно говорят: если собрался подыхать, пусть убирается отсюда… Ну, попробую соснуть, если получится.
Ночь полностью вступила в свои права. Месяц, казалось, застыл в самой верхней точке неба, тени слились, и время словно остановилось, чтобы никогда больше и не стронуться с места.
Для аиста эта ночь оказалась особенно трудной. Весь окружающий мир утратил свою устойчивость, и даже печная труба временами словно кренилась набок. Позднее, кажется, прилетал и филин, но аисту уже было не до него.
— Спишь? — спросил филин, и аист кивнул, но Ух, судя по всему, не улетел, потому что аист еще долго чувствовал на себе его пристальный, жгучий взгляд.
Затем стало светло. Словно и не было рассветной зари, а сразу наступило утро. Во всяком случае, когда аист очнулся, солнце стояло высоко, теперь он не чувствовал боли, только голод мучил его, но затем и голод прошел. Воздух вокруг него клубился жаром, и вроде бы рядом раздавалось какое-то жужжание. Аист сомкнул веки и ждал… И опять настала ночь.
Его пробудила ночная прохлада, но у него не хватило сил отвечать ни филину, ни сычику, которые поочередно несли вахту у печной трубы, возвещая в ночи, что к Келе подбирается кончина. Неминуемая гибель гложет его плоть, заволакивает тусклой пленкой глаза, подстегивает сердце, заставляя его бешено колотиться — до полной остановки.
Минул еще один день и еще одна ночь. Теперь слились воедино время и пространство, боль и терзания голода. Двор сделался далеким, и далеким стал человек, который расхаживал внизу и время от времени посматривал наверх. Наверное, аист на некоторое время забылся, увидел сон, потому что вдруг в какой-то момент откинул голову назад и громко затрещал клювом.
Он проснулся — от собственного клекота и от наступившей за ним тишины: клекот его, сухой и болезненный, как провозвестник поздней осенней печали, заглушил все остальные звуки.
И тут все предстало перед ним необычайно ясно. Аист увидел уходящие вдаль поля, прихотливо извивающийся ручей, залитый солнцем двор. Увидел двоих людей, они стояли внизу и смотрели на него. Увидел собаку, которая виляя хвостом стояла рядом с людьми. Аист понял, что никто ему не поможет — ни филин Ух, ни сычик Чувик, а значит, надо куда-нибудь забиться, спрятаться от посторонних глаз и ждать конца. Собрав остатки сил, он скроется в камышах, где никто его не увидит. Может, конечно, его растерзает лисица, Карак, — ну и пусть. Карак выходит на охоту по ночам… А там — и конец.
Он бросил взгляд на больное крыло и обмер от удивления. Рана стала глубже и шире, и в ней кишели личинки Зу. Аист почувствовал отвращение к самому себе. Он брезгливо тряхнул крылом, но белые черви не выпадали из раны. Тогда он простер оба крыла, прошелестел ими в воздухе, испытывая собственные силы. Ну, что ж, до камышей, пожалуй, удастся дотянуть…
— Смотри-ка, Берти, увечный-то наш улетать надумал…
— Где ему, дядя Янош, он и подняться не сумеет.
— Сумеет, не сумеет, а вишь, пытается…
Тело аиста исхудало наполовину; он вздумал было ступить шаг-другой, и почувствовал, что ноги его не держат. Ничего! Один-единственный раз ему удастся взмыть ввысь, удастся ощутить под крыльями мягкое колыхание воздушных струй, он совершит свой последний полет, а там…
Аист разбежался; достигнув края крыши, он распростер крылья и помертвел, почувствовав, что воздух не держит его, выскальзывает из-под крыльев, он падает, падает неудержимо — на стоящих внизу людей.
Вахур героически отскочила в сторону и с почтительного расстояния храбро принялась облаивать незадачливого аиста.
— Держи его, Берти!
Аист, пошатываясь, поднялся на ноги; защищаться он не мог, да и не хотел, и Берти ухватил его за крылья, как ловят гусей.
Люди молча смотрели на несчастную птицу. Вот уже несколько дней они наблюдают страдания аиста и рады бы ему помочь, да как? Янош Смородина так жалел его, что даже среди ночи выходил взглянуть, тут ли еще аист. Сейчас видна стала гноящаяся рана на крыле, а по кружащим над ней крупным зеленым мухам люди догадались, что она к тому же заражена и личинками.