«Человек не даст меня в обиду», — засыпая подумал аист.
Берти вышел из кухни как раз в тот момент, когда утки, тесня друг друга, улепетывали из сарая.
— Жучка, эй, Жучка, чтоб тебя мухи живьем сожрали!.. Что ж ты за порядком не смотришь? — и Берти бросился к сараю. На полу не видно было и следов пищи, аист в углу задремал — судя по всему, от голода, а предназначенную для него еду не иначе как утки склевали.
Собака с готовностью прибежала на зов и, уразумев, что Берти науськивает ее на уток, со всей разгневанностью преданного служаки пустилась за утками вдогонку. Однако гнев ее был не настоящий, можно сказать, притворный, потому что любое истинное чувство всегда исходит из нашего собственного сердца. Поэтому ретивая Вахур при всем своем усердии так и не смогла нагнать ни одну из уток: едва настигнув какую-либо, она припускалась за той, которая сейчас находилась от нее дальше всех. Возвратясь через какое-то время к Берти, она, виляя хвостом, доложила:
— Всыпала им по первое число!..
— Крякуши ненасытные аиста нашего объедают, а тебе и горя мало! — сердито махнул рукой Берти.
Собака, уловив знакомое слово «крякуши», выразительно глянула вслед утиной стае, как бы говоря хозяину: только прикажи, и я опять их погоняю по двору, а хочешь — могу и покусать…
Берти молча стоял, пытаясь подавить бессильный — и, добавим, несправедливый — гнев против уток, а те, приходя в себя от пережитых волнений, возбужденно хлопали крыльями.
— Кря-кря-кря… К Длинноногому человек никого и близко не подпускает, а Вахур его охраняет, так что будьте осторожны… У Келе полно всякой вкусной еды, но мы у него ни кусочка не взяли… и даже разрешения спросили, можно ли нам зайти… кря-кря-кря.
— Кукареку…кукареку-у!.. — Петух, стоя на верху навозной кучи, взволнованно хлопал крыльями. — Пусть только этот Келе осмелится выйти во двор! Я ему покажу: отдеру его так, что только перья полетят, вот увидите! Кукареку-у-у!..
— Хотел бы я посмотреть на это побоище! — презрительно повел ухом Мишка, оборотясь к Вахур. Зато куры, как и положено, взирали на петуха, млея от восторга.
Но Берти, понятное дело, всех этих дворовых пересудов не слышал. Он влетел на кухню, в сердцах едва не оторвав ручку от двери.
— Утки склевали! — закричал он с порога. — Потроха склевали, — чуть тише добавил он, чтобы Смородина и Агнеш не подумали, будто утки склевали самого аиста… — А тот, бедняга, на пол уселся, видать, с голодухи ноги не держат.
— Ничего не поделаешь, Берти, беги к мяснику. А загородку у двери надо подпереть еще доскою, чтобы утки твои в сарай не лазали, гори они ясным пламенем!
Аист сладко задремал и проснулся оттого, что один из людей — а он уже научился отличать друг от друга обитателей дома — опять кидает ему куски мяса.
— Ешь, Длинноногий! — Человек придвинул к входу доску, чтобы утки не могли протиснуться в сарай.
— Ешь, знай!.. — и с этими словами Берти ушел.
Аист даже не посмотрел в его сторону, но теперь он окончательно убедился, что появление человека каждый раз сулит добро. Когда человек обращается к нему со словами, значит, жди пищи. Ну не удивительно ли?!.. Самое приятное, однако, ощущать, как проходит жар. Правда, крыло еще беспокоит его, но боль не та, что прежде, она не нарастает, а, напротив, стихает. Аист не стал подниматься на ноги, потому что это потребовало бы усилий, а силенок у него ох как мало! Конечно, это позор для старого аиста — уселся на землю, будто у себя в гнезде, но тут уж не до стыда или других тонких переживаний. Ему надо поправляться, набираться сил!
Аист не сводил глаз с мелко нарезанных кусочков рубца и печенки; он опасливо покосился на плуг и другие металлические орудия. Правда, теперь они уже не кажутся такими грозными, как вначале, да и привычная зелень сена, сложенного в сарае, тоже действует успокоительно. Пища, проглоченная аистом раньше, успела растаять в желудке, как прошлогодний снег, и голод снова дает о себе знать.
Аист осторожно привстал и внимательно огляделся вокруг, но никакого подозрительного движения не заметил. И все же нет ли здесь подвоха… Еще с добрых полчаса простоял он неподвижно, затем сделал шажок вперед — и сразу же метнулся обратно, на место. Но нет, все было спокойно, только какой-то воробьишка случайно залетел в сарай, но тут же испуганно и выскочил наружу. В сене — это аист уже успел про себя отметить — копошились Цин, неугомонный мышиный народец, но все окружающие предметы, какими бы страшными они ни казались, явно были неживые. И вдруг осмелевший аист одним махом очутился перед кусочками мяса и с жадностью склевал все без остатка.