— А может, и не убьет меня холод?
Мишка со скучающей миной повел ухом, словно давая понять, что на такие дурацкие вопросы и отвечать не стоило бы.
— С чего бы ему тебя одного убивать? Я, как видишь, жив-здоров; Таш, Гага, Чури, — все переносят зиму, даже Копытко, а уж он на что привередливый!
— Но мы, аисты, к холодам не привычные. Нам положено улетать на зиму.
— Да-да, — завиляла хвостом Вахур, — Длинноногим положено улетать.
В последнее время собака тоже повадилась отсиживаться в сарае, но сейчас она предпочла бы очутиться где-нибудь в другом месте — таким ледяным презрением обдал ее взгляд Мишки.
— Лучше бы ты помолчала, Вахур!
— Это почему же? — Вахур смотрела на Мишку пристыженно, но и не без некоторого раздражения.
— Да потому, что, мягко говоря, у тебя ума еще меньше, чем у Копытка. И не скаль зубы, Вахур, я не из пугливых, а лучше слушай, что тебе говорят.
— Мы слушаем, — кивнул Келе.
— Ну, так почему же положено улетать Длинноногим?
— Холод… — завиляла было хвостом Вахур.
— Хватит молоть чепуху! — стукнул копытом Мишка. — При чем тут холод? Пораскиньте мозгами: если другие птицы выдерживают холода, почему бы и Келе не выдержать? Все дело в том, что для Келе зимой здесь нет корма. Для Гага, Таш, Чури и всех остальных находится чем поживиться, а Длинноногим, спрашивается, что делать? Вода застывает, становится твердой, Унка и Си прячутся, Зу и все их родичи — тоже. Длинноногим нечем прокормиться, потому-то они и улетают. Холод!.. Выдумают тоже… смех слушать!
Вахур, разинув пасть, уставилась вслед Мишке, который удалился с видом нескрываемого превосходства; он вел себя с приятелями, как профессор со студентами, которые пока еще нуждаются в поучении и не созрели для серьезных споров. Остановившись посреди двора, ослик издал такой мощный рев, что куры бросились врассыпную.
— Ума у него хоть отбавляй, — растерянно поморгала Вахур, — светлая голова у нашего Мишки, а вот голос… — И собака понурилась, стараясь не обращать внимания на мерзкие вопли своего приятеля.
Келе уже успел сдружиться с Вахур, хотя, когда собака впервые сунулась в сарай, аист встретил ее враждебным и даже воинственным взглядом.
— Подступись только, сразу же глаза выклюю!
— Разве ты не знаешь, что я тебя не трону? — Вахур была ошарашена таким поведением аиста.
— На Вахур можешь положиться. — Взгляд Мишки, устремленный на аиста, был серьезен. — Но я не советовал бы тебе ни при каких обстоятельствах задирать ее. Случись с ней что, и Берти убьет тебя на месте. Да-да, а ты как думаешь? Ведь Вахур — друг Берти. Выклевать глаза!.. Да ты, видно, совсем рехнулся!
Аист не знал, что ответить: в душу его закралось подозрение, что в теперешней новой жизни его может ожидать еще немало сюрпризов.
— Мы, аисты, никогда не уживались с сородичами Вахур. У нас одни обычаи, у них — другие, а на лугу, если им удается поймать одного из нас, они обязательно растерзают его.
— То совсем другое дело, — повел ушами Мишка. — Но наша Вахур — не такая. Ей хоть на спину садись… Верно, Вахур?
— Верно. Даже Таш я не обижаю, а они все до одной нахалки и ворюги.
— И кроме того, — тут Мишка строго посмотрел на Келе, — не забывай, что Вахур и мой друг тоже.
Собака растроганно виляла хвостом, а Келе в полном замешательстве переступал с ноги на ногу на своей жердине.
— Для меня все эти ваши порядки в диковинку. Поймите: мне же надо привыкнуть!
— Ложись, Вахур, — кивнул приятелю Мишка. — Недоразумение улажено.
С тех пор аист перестал настороженно смотреть на собаку. Но ему довелось пережить еще немало удивительного.
Как-то раз Берти принес аисту такую пропасть мясных обрезков, что Келе не управился с ними за один присест; он оставил еду на полу с тем, чтобы съесть позднее. В сарай зашла Вахур; увидев мясо, она принюхалась, затем сказала аисту:
— Молодец, Келе, что не заглатываешь все сразу. Здесь к твоей еде никто не притронется, а за Таш я присмотрю, — и с тем удалилась.
— Чудеса, да и только! — аист не мог прийти в себя от изумления: на воле, в суровом мире, где каждый сам добывает себе пищу, такое великодушие проявляют только родители по отношению к своим птенцам. Но чтобы Вахур!.. Нет, это нечто уму непостижимое.