— Надо посмотреть, — заволновался филин. — Посмотрю, а потом обратно вернусь.
Филин выскользнул за дверь, взмыл в темное небо и на мгновение застыл над хлевом. Чав с вечера не стал есть отруби, и у его кормушки лакомились сейчас три молодые крысы. Глаза у филина загорелись от голода и от предвкушаемого удовольствия, и в следующий миг он камнем обрушился на самую большую из крыс. Раздался слабый писк, и Ух взлетел со своей добычей на крышу, где и позавтракал.
— Благодарю, — впорхнул он в сарай. — Киз попалась не из крупных, но все же мне удалось подкрепиться. Выходит, и этим я обязан Чаву.
— Не Чаву ты обязан, а мне, — недовольно заворочался Мишка. — И хватит толковать о нем, раз всем нам известно, что с ним случилось!
— Человек обязательно губит тех, кого сам же кормит, — филин принялся чистить перья, — вот и Келе я тоже предупреждал… человек убьет его и съест.
— А ну-ка сойди на сено, Келе, и там не замерзнешь, — Мишка возмущенно вскочил на ноги и решительно встряхнулся. — Неправда, Ух! Уж я-то знаю, меня тоже кормит человек, и Копытка, и Келе, и Му…
— Всему придет свое время… — негромко ухнул филин и с удовлетворением заметил, как вздрогнул при этом ослик.
— Придет, — кивнул Мишка. — Вот сейчас, к примеру, наступает пора всходить Большому Светилу, и если ты не поторопишься убраться подобру-поздорову, то скоро окажешься у всех на виду… Чури всей стаей увяжутся за тобой вслед, и Торо не поленятся разок-другой щелкнуть тебя по глупой башке.
Только тут филин заметил, что на востоке уже светает; он испугался, однако, не желая сносить нанесенное ему оскорбление, попытался было дать ослику отпор.
Но тут Келе зашелестел своими могучими крыльями.
— Довольно, наслушались мы тебя, Ух! Теперь ты нас послушай: человек убил Чава, а ты убил Киз!
— Это совсем другое дело!
— Вовсе не другое! Помочь хворому или попавшему в беду ты не умеешь, зато накликать зло — это по твоей части. Рассказывал про тебя один твой сородич, что с тех пор, как ты не признаешь Закона вольных птиц и зверей, будто ты ничем не брезгуешь и даже падалью питаешься.
— Келе верно говорит, — кивнул Мишка, — убирайся прочь, Ух.
Филин слетел с балки; видно было, как движутся его крылья, но что он хотел сказать — разобрать было нельзя. Потом он ухнул на весь сарай, так что Мишка чуть не подскочил с перепугу.
— Погодите, я еще вернусь и скажу вам, кому из вас когда черед дух испустить… ух-ух-уху-у!.. — и филин вылетел в дверь.
Приятели долгое время молчали, пытаясь оправиться от неприятных переживаний.
— Его ничем не корми, только дай напророчить зло, — шевельнулся наконец Мишка. — Без еды он может продержаться дольше, чем кто другой, а вот если некого ему будет стращать, тут он вмиг подохнет.
Келе переступал с ноги на ногу по сенной подстилке.
— Ты был прав, на сене не холодно. И еще я должен сказать тебе, Мишка, что я не боюсь человека.
— Бояться не надо, — задумчиво кивнул головой Мишка, — а вот быть осмотрительным не мешает…
За дверью сарая посветлело. Свет шел холодный, красноватый, и не удивительно, потому что и солнце сейчас вставало с промерзлой постели на далеких ледяных полях. Голоса во дворе звучали все громче, и беднягу Чава теперь не признала бы даже родная мать. Перед дверью на кухню весело дымила жестяная труба небольшого котла. Пал Бенце разделывал окорока, а Вахур взирала на него, как на святого: благоговейно и с упованием. И что уж тут греха таить, в этот момент собака начисто позабыла о своих приятелях, она глаз не сводила с перемазанных кровью рук мясника, ожидая, когда тот бросит ей подачку.
Обрезков ей перепало немало, и если поначалу она жадно подпрыгивала за каждым куском, то по мере того как наедалась, резвость ее все убывала, постепенно она делалась все неповоротливее; вот даже присела и о чем-то замечталась, а, как известно, такое приятное состояние души на тощий желудок никогда не бывает.
И когда во двор высыпали все обитатели птичников, Вахур уже дела не было до того, что утки взволнованно суетятся вокруг разделочного стола, норовя ухватить оброненные Палом Бенце обрезки: она наелась до отвала. Лишь для приличия чуть поворчав на уток, она отправилась в сарай к своим друзьям; ведь на сытый желудок и друзья
нам милее. Будь сейчас лето, можно было бы зарыть про запас косточку-другую, что поаппетитней, но в такой мороз об этом и думать не приходится. Снег лежал в полметра толщиной. Даже сияющий лик солнца излучал леденящий холод. А солнце как раз уже взошло. Оно помедлило, понежилось в своей снежной постели, но потом решило, что вставать все же придется, и, покраснев с досады, сбросило с себя пышную перину облаков и двинулось по белу свету.