На снегу лежал замерзший дикий козленок.
Филин опустился пониже, как следует разглядел в камень закоченевшую тушку, затем опять взмыл вверх: с козленком ему все равно было не справиться. Может, повезет и за садами подвернется какая птаха или мышь, подумал он, и опять опустился так низко над землей, что чуть не столкнулся с Карак, лисой. Ух предостерегающе зашелестел крыльями.
— Не порть мне охоту, Карак, а за это я сообщу тебе добрую весть.
— Любопытно, что это за добрая весть! — проворчала лиса, усаживаясь на снегу.
— У леса валяется дикий козленок.
Лиса в знак признательности только вильнула хвостом и умчалась по направлению к лесу. Козленка она углядела еще издали, а заметив, перестала спешить. Пройдя немного, она уселась на снегу и принялась внимательно разглядывать добычу. Затем, держась на почтительном расстоянии, обошла ее кругом. Других следов, кроме неуверенных, сбивчивых следов козленка, вокруг не было видно. Это успокоило голодную хищницу, но все равно она не торопилась броситься к добыче. Снова присела, на этот раз повернувшись мордой к лесу, и долго прислушивалась, приглядывалась. Опять ничего подозрительного. Теперь она описала возле козленка меньший круг и принюхалась: ничего, воздух был чист и без запаха — как лед. Тогда лиса осторожно, тихой тенью скользнула к козленку, опять притаилась, прислушалась и, успокоенная, принялась терзать тушку.
А Ух до самого рассвета кружил над садами, среди домов, но поймать ему удалось всего лишь единственную мышь, да и ту на одном из чердаков, куда он залетал с большой неохотой: Ух терпеть не мог незнакомые места. Звезды уже бледнели, когда он скользнул с чердака хлева внутрь, и едва он успел спрятаться в своем укромном местечке за балкой, как с фонарем в руках явился Берти задать животным корм.
Пока его питомцы ели, Берти почистил скребницей Копытка, ласково почесал Му, вынес навоз — при этом холод кинулся внутрь с такой неудержимой силой, будто на пути его подняли заслонку, — и всюду набросал свежую подстилку.
Грач прижался к стенке и оттуда следил за человеком.
«Не ест, — думал он, — не пьет, не охотится и гнезда не вьет. Зачем, спрашивается, на свете живет?»
— Ах, да, — спохватился под конец Берти, — чуть было не забыл… — Он запустил руку в карман и насыпал на крышку ларя горсть кукурузных зерен.
— Вот тебе харч, грачик.
Грач даже не шелохнулся. Подозрительно покосился он на кукурузу. «Не иначе как ловушка или капкан какой под ней», — думал он. Во дворе давно уже рассвело, а грач все еще стоял и не решался притронуться к кукурузе, лишь смотрел на нее не сводя глаз. Но вот он осторожно подобрал зернышко, которое откатилось в сторону: ничего страшного не случилось. Взял еще одно. Оглянулся по сторонам: всем не до него. И грач клюнул опять…
В окошко хлева заглянуло солнце; хлев сейчас напоминал спальню, проветренную и прибранную после ночи. Соломенная подстилка отливала свежей желтизной, холодный как лед воздух рассеял ночные запахи, и остро ощущался аромат сена. Все обитатели опять задремали, только грач постукивал-пощелкивал по крышке ларя, склевывая кукурузные зерна.
Но вот лучи солнца достигли Келе, аист проснулся от их яркого потока и вытянул, распустил больное крыло, а присмотревшись к нему получше, замер от радости: голая кожа обросла мягкими перышками и маховые перья набухли в местах среза.
Келе сложил крыло и встал, поджав одну ногу.
«Растут», — подумал он, но не стал ни с кем делиться своей радостью. «Растут», — кивнул он и почувствовал: и человек, и здешние его приятели сразу словно отошли куда-то далеко. Аист прикрыл глаза. «Этот белый покров снаружи, он должен рано или поздно исчезнуть, — думал он, — и в лугах опять заквакает веселое племя лягушек». Не мигая смотрел аист на солнце и думал о своем крыле. Когда оно перестало болеть, это было хорошо, очень даже хорошо, но отрастающие перья — еще важнее. Для аиста это — возвращение на волю.
Он опять закрыл глаза, словно желая скрыть от всех свою великую тайну. И не открыл их, даже когда в хлев вошла Вахур, весьма взбудораженная, собираясь сообщить своим друзьям волнующую новость: погода, видимо, переменится…
Но поскольку все спали, она тоже улеглась с краю подстилки. И ничто больше не нарушало тишины. Даже грач перестал постукивать клювом, потому что кукуруза вся кончилась.
И действительно, в то утро еще до полудня — а дело было на рождественской неделе — погода переменилась. Подул южный ветер, и по дальней кромке неба у горизонта проступили мелкие облачка. Неподвижный дотоле воздух всколыхнулся, обмяк, как намокшая под дождем скрипичная струна. Хрустально прозрачный, он теперь затуманился, скрыв очертания дальних холмов. Острые ребра снежных хрусталиков стерлись, снег начал оседать. С деревьев облетел иней, с кустов разом упала укутывавшая их тяжелая одежда, залегшие в ельнике олени поднялись, косули запрыгали на полянке в лесу, пытаясь согреться, а куропатки — впереди куропач с подковообразной грудью, за ним самочки — с квохтаньем припустились бежать по снегу к поросшему кустарником склону холма, где проглянула земля и сухие будылья сулили поживу — мелкие, неосыпавшиеся семена.