Это был последний звук, нарушивший тишину двора; теперь только ветерок осторожно поглаживал крыши построек да кваканье сотен лягушек колыбельной песней плыло над округой, пока не выпала ночная роса, расстроив струны этого многочисленного оркестра.
Келе, прикрыв глаза, недвижно стоял у трубы; его окружали ночная тишина и звезды, аист был очень одинок и все же точно и безошибочно чувствовал, что теперь он опять вместе со своими сородичами. Окрепшие крылья вновь вернули ему свободу, собственное гнездо, будущих птенцов, взлет под облака, долгие странствия, дальние края, — полноценную, вольную жизнь.
Этой ночью собака в стонах и муках произвела на свет своих первых детенышей. Их было четверо. Едва отпустили боли и миновали страдания, как все существо собаки заполнили материнская любовь, настороженная боязнь за своих детенышей и готовность защищать их до последнего вздоха. Она сгребла слепых, голых щенят под себя, и маленькие, беспомощные уродцы копошились до тех пор, пока каждый из них не добрался до материнского молока. Мать какое-то время вылизывала их, а затем, устало склонив голову, заснула.
Утром, за завтраком Берти смутно почувствовал, что ему чего-то не хватает. Ломтик за ломтиком он отрезал сало и клал на хлеб; жевал, задумчиво уставившись перед собой, а когда сало подошло к концу и от него осталась только кожица — привычное лакомство Вахур, тут-то Берти и смекнул, в чем дело.
— Батюшки, да где же это собака запропастилась!
Выйдя на порог, Берти свистнул, позвал собаку — никакого результата. Тогда он направился к соломенному стогу и, став против глубокой, темной норы, опять позвал:
— Жучка!
Ни звука в ответ. Берти нагнулся и только было собрался раздвинуть солому, как оттуда послышалось грозное собачье рычанье.
— Ах ты, нечистая сила!.. — Берти испуганно отдернул руку. — С тебя станется укусить хозяина?.. — и раздосадованный ушел в дом. Однако, поостыв, он вынужден был признать, что в таких обстоятельствах даже собаки редко ведут себя дружелюбно, и, возвратясь к стогу, бросил в нору кожицу от сала; однако собака и на это не сочла нужным ответить.
Вахур вышла из своего убежища лишь к вечеру следующего дня: осторожно озираясь, точно волк. Вход в нору собака прикрыла соломой, обошла стог со всех сторон, прогнала прочь любопытных кур и, тощая, взъерошенная, побрела на кухню. Там она устало опустила голову на колени Берти, но глаза ее блестели.
— У меня теперь детеныши…
Пальцы Берти ласково ворошили лохматый собачий загривок, отчего хвост у Вахур принялся чуть заметно подрагивать. Затем Вахур досталась плошка молока. Выхлебав молоко, собака подняла глаза на Берти.
— Больше ничего не найдется?
Берти разогрел оставшийся от обеда суп; собака мгновенно управилась и с ним и опять просительно уставилась на хозяина.
— У меня щенята…
— Ладно, ладно, — пробурчал Берти, — это еще не резон, чтобы объедать меня. — Однако отрезал большущий ломоть хлеба, собака схватила его в зубы и сломя голову помчалась к своим малышам.
Мишка стоял у сарая, грелся на солнышке и был погружен в глубокие размышления. Собака на бегу остановилась перед осликом.
— Мишка, — восторженно завиляла она хвостом, — Мишка, ночью у меня родились щенята…
Мишка поднял глаза к небу, словно изучая движение облаков, хотя на небе не было ни облачка.
— Ты что, не понимаешь?
Ослик повернул голову в сторону луга, затем перевел взгляд на крышу дома, после чего внимательно разглядел валявшиеся перед носом соломины и, удовлетворенный результатами осмотра, кивнул головой.
— Оглох ты, что ли? — проворчала собака, а когда Мишка опять мечтательно возвел глаза к небу, не выдернула: — Чтоб тебе взбеситься! — и умчалась прочь.
— Я вас приучу к порядку! — улыбнулся про себя Мишка. Он был возмущен поведением собаки: Вахур стала чересчур самостоятельной и не позволяла больше командовать собою. Мишка чувствовал себя задетым, а надо сказать, что ослик был существом злопамятным.
Но не только Мишка был мстителен по натуре, — не менее злопамятной оказалась и Агнеш, которая никак не могла забыть свое вчерашнее поражение. Сегодня она пришла к Смородине позже обычного, а когда, покончив с мытьем посуды, заглянула в сарай, то застала там Мишку одного.
«Вот ты где попался мне, длинноухий!» — злорадно подумала она и огляделось по сторонам.
Мишка мирно дремал, даже не подозревая, какая его подстерегает опасность, как вдруг в глазах у него потемнело: Агнеш со всей силы хлестнула его кнутом по голове.