— Не Вы ли говорили, матушка, что дружба Ухтомских князей необыкновенна почетна для нашего семейства, когда убеждали Антона в необходимости ему жениться на Евдокии, — Софья вскочила и отбросила молитвенник в сторону, — не вы ли восхищались их богатствами и природной красотой, — продолжала она упрекать горячо, — все это Вы говорили, когда речь шла о Евдокии, а что же ее старший брат? Ведь как бы то ни было, он главный наследник всего Ухтомского состояния? Или Вас больше это не интересует? Вас интересует только Евдокия, чем она околдовала Вас? Ведь прошло столько времени, а она даже не удосужилась родить Антону наследника…
— Евдокия Романовна слишком много ездит верхом, — смущенно заметила мать, — я говорила ей, это может вызвать выкидыш
— Да нечего ей выкидывать, — вспылила Софья, — она Антона и близко к себе не подпускает…
— Немедленно замолчи, негодница, — Мария Филипповна притопнула на дочь ногой, а после выйдя из ее комнаты, сердито прихлопнула дверью.
Услышав, как мать спустилась по лестнице и прошла на поварню, Софья подождала некоторое время, а потом взяв в руки туфли, черным ходом, предназначенным для прислуги, поспешила в сад. Бегом домчавшись до своей яблони, она взобралась на нее и уселась на потайном местечке.
Едва отдышавшись, Софья раздвинула зацветающие ветки своего убежища и увидела Василия. Он стоял на указанном ему месте, под деревом. Тихо рассмеявшись, Софья отломила прутик и бросила в него. Князь встряхнул головой, огляделся. Но поднять головы не догадался. Тогда Софья бросила в него второй прутик, угодив прямо в нос. Теперь уж он вскинул голову, и увидел княжну, смеющуюся над ним со своего насеста. Мгновение спустя он уже оказался рядом с ней и обняв Софью за талию, прижал ее к дереву. Ветка зловеще треснула.
— Слезьте сейчас же, Василий Романович, — испуганно проговорила Софья. — Двоих ветка не выдержит.
— Выдержит, если Вы будете сидеть спокойно, — заверил он.
Софья смутилась. Она понимала, что одно неосторожное движение, и они оба оказались бы на земле, но сидеть не шевелясь, означало, что она должна и дальше находиться в его объятиях, чувствуя его лицо рядом со своим. Софья уже пожалела, что попросила князя прийти в сад.
— В таком положении невозможно разговаривать, — запротестовала она.
— Отчего же, — усомнился он, — я напротив, нахожу его довольно приятным, — при этих словах он осторожно вытянул ногу вдоль ветки, чтобы устроиться поудобнее, и еще крепче обнял Софью.
— Итак, что же Вы желали мне сказать, Софья Ивановна? — его вопрос удивил княжну. Он выражался, словно это она просила его о встрече.
— Меня грозят отправить в монастырь, — пожаловалась она, — и Вам больше не стоит сюда приезжать. Матушка решительно определила, что не позволит мне видеться с Вами. К тому же Ваша репутация, — она запнулась, — она… весьма скверная.
— Как так? — искренне изумился он, — Отчего же?
— Матушка сказала мне, что Вы не вылезаете из долгов.
— Что ж, в Петербурге многие живут в долг, — пожал он плечами, — что ж с того?
— Вы — тяжелое испытание для Вашей родни, — Софья старательно повторяла слова матери.
— Напротив, моя родня — на редкость тяжелое испытание для меня, — усмехнулся Василий в усы, — потому я стараюсь почаще пропадать на войне и пореже встречаться с ними. Что же еще Вам поведала обо мне матушка?
— Что у Вас нет чувства такта, а также о Вашей доблести на поле боя ей ничего не известно.
— Это меня не удивляет, — князь снова пренебрежительно дернул плечом. — Зрелых матушек молоденьких девиц обычно гораздо больше интересует моя доблесть совсем на ином поприще. Хотя, надеюсь, и в альковных делах, я дорогую Марию Филипповну не разочаровал — она достаточно обо мне наслушалась. Что же касается такта… Мне его заменяет большой жизненный опыт, — он выпустил из руки ветку и смахнул что-то с воротничка платья княгини.
— У вас на груди гусеница, — пояснил он.
Софья отпрянула, обескураженная резким переходом от романтики к самой прозаической реальности.
— Я так полагаю, — проговорила она сдавленным голосом, — что моя матушка права. Наше дальнейшее знакомство не принесет ничего хорошего. Лучше, если мы положим ему конец прямо сейчас.
В неудобном положении на яблоневой ветке держаться с достоинством было затруднительно, но все же княжна сделала попытку выпрямиться. Однако князь и ухом не повел на ее высказывания.
— Вы не спуститесь, если я этого не захочу, — ответил он. И действительно он вытянул через ветку ноги и тем перекрыл Софье путь.
— Самое время, Софья Ивановна, дать Вам урок испанского языка, — прошептал он ей на ухо.
— Я не имею ни малейшего желания, — ответила холодно княжна. Тогда он рассмеялся и обхватив лицо Софьи руками, порывисто поцеловал ее. Новое и необыкновенно приятное ощущение на мгновение лишило княгиню дара речи и способности действовать. Она отвернулась, чтобы скрыть волнение и принялась играть с цветущими ветками.
— Теперь можете уходить, если желаете, — проговорил он с наигранным равнодушием. Уходить же Софье вовсе не хотелось, но она была слишком горда, чтобы признаться в этом. Тогда он спрыгнул на землю и помог ей спуститься.
— Нелегко быть храбрым на яблоне, — язвительно заметил он, — передайте об этом Марье Филипповне.
— Я ничего не скажу матери, — ответила Софья, переживая спою внезапную отставку. С мгновение князь молча смотрел на девушку, потом сказал: — Если Вы велите своему садовнику срезать верхнюю ветку, то в следующий раз у нас все получится намного лучше.
— Не знаю, хочу ли я следующего раза, — Софья пренебрежительно подняла плечико.
— Конечно, хотите, — уверенно заявил он, — И я тоже хочу. К тому же после ранения по совету доктора мне необходимы длительные прогулки на свежем воздухе.
Он направился к ограде, где оставил коня. Софья же придерживая край бархатного платья, шла вслед за ним по высокой траве. Он ухватился за узду, прыгнул в седло.
— От Ухтомы до Андожи почти десять верст, — сказал он. — Если я буду проезжать их дважды в неделю, то вскоре весьма поправлю свое здоровье, и полковой медикус будет мной доволен. Во вторник я приеду снова. Не забудьте дать указания садовнику.
С этими словами он взмахнул перчаткой и пришпорил коня. Провожая его взглядом, Софья решила про себя, что он такой же отвратительный как и его сестра Евдокия, и она никогда больше не желает видеться с ним. Однако вопреки всем своим решениям во вторник она поджидала князя под яблоней.
Конечно же, он приехал. И начались ухаживания, насколько необычные, настолько же и приятные, о которых любая юная особа и сто лет назад и нынче могла бы только мечтать. Сквозь прошедшие с той поры годы матушка Сергия вспоминала о них как о каком-то нереальном, плохо запомнившемся сне.
Один или два раза в неделю князь Василий Ухтомский приезжал в Андожу. Вместе с Софьей они забирались на яблоню, — мешавшую ветку, конечно же, срезали, — и он давал юной княжне уроки любви, а она слушалась его во всем. Тогда ей казалось, что чудесные вечера с жужжанием пчел над головой и пением соловьев будут длиться для них бесконечно.
И несмотря на последующую трагедию, князь оставался в памяти своей возлюбленной молодым человеком с огненно-рыжей шевелюрой и бунтарским нравом, созерцающим с борта корабля штормовые волны Балтийского моря, так не похожего на уютные, тихие бухточки Андожского озера.
Балтийского моря княжна тогда еще никогда не видела. Она знала о нем со слов Василия. Чтобы он ни говорил — его слова звучали приятной музыкой для слуха княжны Андожской. Самые злые шутки, в которых Василий никогда не изменял себе, забывались, когда он прижимал Софью к своей груди и целовал в губы.
Прошло два месяца свиданий, о которых так никто и не догадывался в усадьбе. В самый разгар лета княгиня Марья Филипповна призвала Софью к себе и нежно поцеловав, сообщила, что ее ждет большое счастье: младший сын московского семейства Салтыковых, которого Софья и не знала никогда, попросил ее руки, она и батюшка вполне согласна, приданое определено, осталось только назначить день свадьбы.