Давным-давно жил-был король, и король этот просто места себе не находил, а все потому, что не было у него сына. В конце концов он вызвал главного своего советника и сказал, мол, так-то и так-то, что мне делать. А советник ему и говорит: «Дело это несложное, если ты все будешь делать так, как я тебе скажу. Пусть кто-нибудь из твоих слуг сходит в такое-то и такое-то место и поймает там рыбу. А когда он рыбу принесет, сготовь ее и дай отведать королеве, твоей жене».
Тогда король послал слугу за рыбой, как ему и было сказано; слуга рыбу поймал, принес ее королю, король вызвал кухарку и велел ей зажарить рыбу над угольями, но только очень осторожно, так, чтобы кожа на ней не вздулась нигде и не лопнула. Но каждому ведь ясно, что если печь рыбу на угольях, то хочешь не хочешь, а кожа где-нибудь да вздуется, и вот, когда на одном боку у рыбы стал вздуваться пузырь, кухарка его и придавила пальцем, чтобы кожа разошлась, а потом сунула палец в рот, чтобы остудить его, и таким вот образом сама попробовала эту рыбу. Потом рыбу снесли королеве, королева поела, а то, что осталось, выкинули на задний двор. А на заднем дворе были в это время кобыла да сука легавая, вот они-то все объедки и доели.
Года не прошло, королева рожает сына, и кухарка рожает тоже, и тоже сына; а кобыла — двух жеребят, а сука — двух кутят.
Обоих мальчиков отослали вскорости в другое какое-то место на воспитание, когда же они вернулись, оказалось, что они похожи друг на друга как две капли воды, и ни единый человек не смог бы с виду отличить кухаркина сына от сына королевы. Королева тогда очень рассердилась. Пошла она к главному советнику и говорит: «Скажи, — говорит, — мне способ, как отличить, кто из них мой сын, потому что я не желаю, чтобы кухаркин сын ел и пил за одним столом с моим сыном». — «Нет ничего проще, — отвечает ей главный советник, — если вы все сделаете в точности, как я вам скажу. Как увидите их обоих и что идут они к дому, выйдите сами на порог да и станьте в дверях. Они вас увидят, и собственный ваш сын вам поклонится, а кухаркин рассмеется только, и все».
Так она и сделала, и когда ее собственный сын поклонился ей, слуги пометили ему одежду, так, чтобы потом она могла его узнать. А потом, когда они сидели за обедом, она сказала Джеку — это кухаркиного сына так звали: «Пора тебе ехать отсюда куда глаза глядят, потому что ты не мой сын». Тогда ее собственный сын, которого звали, ну, скажем, Билл, сказал: «Нет, мама, не отсылайте его, разве он мне не брат?» А Джек на это и говорит: «Давно бы я и сам уехал из этого дома, когда бы знал, что он не отца моего и не матери». Билл ну его уговаривать, а тот ни в какую. Один раз, когда он еще не уехал, были они в саду у колодца, и он Биллу говорит: «Если со мной когда случится что-нибудь плохое, в этом колодце вода сверху станет кровью, а у дна станет медом».
Потом он взял одного пса из пары и одного коня из пары, тех самых, что родились от доевших королевину рыбу кобылы и суки, и — только его и видели. А мчался он на том коне так быстро, что пустись за ним вдогонку ветер, ни за что бы не догнал, а сам он наступал на пятки ветру, бежавшему впереди. Так он ехал и ехал, пока не приехал к дому одного ткача. Он попросился на ночлег, и ткач его пустил. На следующий день к вечеру он доехал до королевского дома и попросил привратника доложить о себе и спросить, не нужны ли королю слуги. «Если мне кто и нужен, — ответил ему король, — то только пастушок, чтоб он выгонял моих коров утром на пастбище, а к вечеру возвращался с ними домой, чтобы их тут подоили». «Идет, — сказал тогда Джек, — я берусь за эту работу» — и они ударили по рукам.
Коров было в стаде всего-то две дюжины, но когда Джек пригнал их на пастбище, которое ему указали, то на всем этом пастбище не увидел ни травинки зеленой, а одни только камни. Тогда Джек пошел пооглядеться, поискать вокруг травы получше и вскорости нашел хороший луг со свежей травой, а луг тот принадлежал одному великану. Он выломал кусок стены, загнал коров на этот луг, а сам залез на яблоню и стал есть яблоки. Тут приходит на луг великан. «Фи-фо-фам, — говорит он, — кажись, ирландским духом пахнет. Вижу, вижу тебя, на деревце-то, — говорит опять, — на укус тебя вроде бы многовато, а на два маловато будет, что делать мне с тобой, даже и не знаю. Вот разве что стереть в порошок, да завместо табаку в нос совать?» А Джек ему: «Если ты сильный, почему ты такой злой?» — «Ну-ка, слезай лучше сам, коротышка, — говорит великан, — а не то я тебя пополам сломаю вместе с деревом». Ну, Джек и слез. «Выбирай, — говорит великан, — как станем биться. Можно загонять друг другу в сердце раскаленные ножи, а можно поджечь торфяник и драться в огне». — «Вот когда торф горит, — отвечает ему Джек, — это у нас дома любят». А сам думает: твои-то, мол, грязные лапы по колено провалятся, а мои только пружинить будут. Короче говоря, стали они биться. Где была земля твердая, стала мягкая, где мягкая была, так утоптали, что аж ключи из-под земли повыгнали. Бились они целый день, и ни один не мог другого одолеть, а ближе к вечеру прилетела птичка маленькая, села на куст и чирикнула Джеку человеческим голосом: «Если ты не убьешь его до захода солнца, он тебя убьет». Тут Джек собрал все свои силы и как даст великану, тот на колени и упал. «Пощади меня, — говорит, — я тебе отдам лучшее, что у меня есть». — «А что у тебя есть?» — «Меч, против которого ничто не может устоять». — «А где он у тебя?» — «Видишь вон там, в холме, маленькую красную дверцу? там и есть». Джек пошел туда и достал меч. «А на чем бы, — говорит он, — мне мой меч попробовать?» — «А вон стоит корявый черный пень, на нем и попробуй». — «А я, — говорит Джек, — ничего корявей и черней твоей башки вокруг не вижу». И с этими словами отсек великану голову одним ударом. Голова взлетела вверх, Джек поймал ее на острие и разрубил на две половины. «Повезло тебе, что ты не дал мне упасть на прежнее место, — говорит ему голова, — а не то лишился б головы ты сам». А Джек ей в ответ: «Ну, теперь-то уж не выйдет».
Пригнал он коров домой, и молока они дали — всем на удивленье. Сел вечером король с принцессой и со всеми прочими ужинать и говорит: «Сдается мне, сегодня вечером гремят в горах два грома вместо трех».
На следующее утро Джек опять выгнал коров пастись и нашел еще один луг, лучше прежнего. Он сломал стену и загнал на этот луг свое стадо. И все было так же, как вчера, только великан пришел на сей раз о двух головах — и птичка опять прилетела и то же самое прощебетала Джеку. Наконец и этот великан упал на колени и сказал: «Пощади меня, и я отдам тебе лучшее, что у меня есть». — «А что у тебя есть?» — спрашивает Джек. «Рубаха-невидимка. Коли ты ее наденешь, никто тебя не увидит, а ты будешь видеть всех». — «А где она у тебя?» — «Видишь вон, в холме, маленькая красная дверца? там и есть». Джек пошел туда и рубаху достал. А потом срубил великану обе головы и не дал им упасть, разрубивши их в воздухе на все четыре половины. И они сказали тоже, что ему, мол, повезло, раз не упали они на прежнее место.
В этот вечер коровы дали столько молока, что вся посуда, какая только в доме у короля нашлась, полна была в край.
На следующее утро Джек снова выгнал коров пастись, и все случилось, как и прежде, только голов у великана было четыре, и Джек разрубил их на восемь половинок. Этот великан указал ему в склоне холма синюю дверцу, за которой Джек нашел башмаки-скороходы, в которых он бегать мог быстрее ветра.
В тот вечер коровы дали столько молока, что никакой посуды в королевском доме на него не хватило, и молоком поили всех арендаторов, и нищих, которые шли мимо по дороге, а остаток так и пришлось повыливать из окон вон. И я по той дороге шел, и мне досталось досыта.
Вечером король у Джека спрашивает: «Почему, — говорит — у коров эти дни столько молока? Ты их что, на чужие луга гоняешь?» — «Никак нет, — отвечает ему Джек, — все дело в доброй палке. Чуть они только станут или лягут, я пускаю в ход палку, вот они у меня и скачут целый день через стены, да через камни, да через канавы; оттого-то и прибавилось у них молока».