Если смотреть на Мк 7:1–15 этими глазами, становится ясно, что перед нами один из образцов той пророческой критики, которую возродил Иоанн Креститель, а за ним Иисус. Мк 7:14–15 — это не отмена кашрута, а обличение неправильного отношения к нему. Параллели к нему, отчасти проливающие дополнительный свет на него, мы находим и в других слоях традиции. Например:
Горе вам, книжники и фарисеи! Лицемеры! Вы даёте десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в Законе: справедливость, милость и верность. Сие надлежало делать, и того не оставлять. Вожди слепые, отцеживающие комара, а верблюда поглощающие!
Горе вам, книжники и фарисеи! Лицемеры! Вы очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды. Фарисей слепой! Очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтобы чиста была и внешность их!
Очень многие библеисты считают эти слова, как и большую часть обличений в Мф 23, поздней выдумкой, отражающей не мнение Иисуса, а тяжёлые отношения между иудеохристианской общиной евангелиста и зарождающимся раввинистическим движением. При этом считается, что нарисованный в Мф 23 портрет фарисейства крайне тенденциозен. Среди аргументов приводят, в частности, тот факт, что учения Мишны и Талмуда, содержащие ссылки в том числе и на мудрецов I века, не доносят до нас подобного законничества, но, напротив, часто отражают заботу о социальной справедливости и благородные этические акценты.
Эту аргументацию нельзя автоматически сбрасывать со счётов. Матфей (а в какой-то степени и другие евангелисты) и впрямь бывают несколько пристрастны к вождям той части иудаизма, которая не пошла за Иисусом. Однако не следует забывать, что при кодификации Мишны в начале III века далеко не все предания вошли в нормативный корпус: отсев шёл по многим параметрам, в том числе и по этической зрелости. Иными словами, те учения и мнения более ранних учителей, которые были признаны этически или доктринально несостоятельными, были отброшены. (Вообще не стоит считать, что Иисус и ранние христиане были единственными, кто критиковал фарисеев. В самих же раввинистических текстах есть множество примеров обратному.) По высотам Мишны и Талмуда не стоит априорно судить о том, с чем можно и с чем нельзя было столкнуться в Иерусалиме 20-х годов первого столетия. Возьмём для сравнения такую приблизительную параллель: сколько прискорбных злоупотреблений мы наблюдаем в любой христианской конфессии наших дней! Если взять, к примеру, российское православие (или польское католичество, или американское протестантство) — всегда ли оно соответствует тому, что заповедуют даже официальные церковные документы или каноническое право? Всегда ли можно по поведению и учениям святых и праведников судить о мнениях священников и пасторов? Да и в прошлых веках: отражают ли «Добротолюбие» и святоотеческие труды все мнения клириков первого тысячелетия? Отнюдь. И так в любой конфессии, в любой религии. Вряд ли иудаизм времён Иисуса был исключением. Читая замечательные учения того же Гиллеля, знаменитого фарисея и старшего современника Иисуса, мы должны понимать, что далеко не все фарисеи были как Гиллель.
Мк 7:1–15 и Мф 23 отражают типичную резкую пророческую критику. Практически все исследователи согласны, что Иоанн Креститель и Иисус были эсхатологическими пророками-обличителями, призывавшими народ Израилев и его элиту к покаянию. Так почему же их смущает наличие в евангельской традиции подобных текстов? Разве не очевидно, что это материалы именно того плана, который мы должны были бы ожидать? Иудаизм и Тору они никоим образом не отменяют и не критикуют, но критикуют лишь — характерным для профетизма образом — уклоны в сторону ритуализма и юридического формализма. Те трагические последствия, которые Мф 23 имело подчас в поздней христианской экзегезе (использование в целях антисемитизма и антииудаизма), не должны закрывать нам глаза на тот факт, что Иисус предстаёт в них наследником пророческой традиции Израиля.
3. «Антитезы» Нагорной проповеди
Подавляющее большинство учёных согласны, что Нагорная проповедь представляет собой искусственный конструкт. Иными словами, она является не стенограммой конкретной проповеди, произнесённой однажды Иисусом на горе, а собранием этических учений, первоначально высказанных в самых разных ситуациях.
Важную часть Нагорной проповеди составляют так называемые «антитезы»: речения, начинающиеся формулой «древним было сказано... а я говорю вам». Поскольку в них комментируются важные заповеди Торы и излагаются фундаментальные этические принципы, рассмотрим их все по очереди. К сожалению, в прошлом они также подчас интерпретировались как выход за рамки иудаизма, нарушение основ Торы.
Первая из антитез комментирует заповедь «не убий» (Исх 20:13; Втор 5:17).
Вы слышали, что сказано древним: «Не убий» (кто же убьёт, подлежит суду). А я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего, подлежит суду. Кто же скажет брату своему «рака», подлежит Синедриону; а кто скажет «безумный», подлежит геенне огненной.
Итак, если ты принесёшь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой. Мирись с соперником твоим скорее, пока ты ещё на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу. Истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта.
Разумеется, об отмене заповеди Торы здесь и речи быть не может. Если бы Иисус сказал: «древним было сказано “не убий”, а говорю, что убивать можно...», то это была бы отмена. Никто, соблюдающий Мф 5:21–26, никоим образом запрет на убийство не нарушит. Прежние требования не отменяются: к ним добавляются новые. Взаимосвязь между старым и новым в данном случае такая: в основе заповеди «не убий» лежит идея, что люди не должны вредить себе подобным. Иисус же говорит, что мало не вредить делом убийства: вред, наносимый грубым словом, ничуть не меньше противоречит воле Божьей. Соответственно, запрещается использовать даже такие обыденные и, казалось бы, невинные, ругательства, как «рака» («пустоголовый», «дурак») и «шатья» («идиот»). Более того, в оригинале сказано, что «суду» подлежит «всякий гневающийся на брата своего», а не «всякий, гневающийся на брата своего напрасно» (как в Синодальном переводе). Слово «напрасно» было вставлено в поздних рукописях, чтобы гармонизировать данное поучение с другими местами Нового Завета, которые разрешают праведный гнев (ср. Еф 4:26: «гневаясь, не согрешайте...»), а также случаями гнева самого Иисуса (Мк 1:41; 3:5 и т. д.). Оно выглядит несколько излишним (когда люди гневаются, они всегда думают, что это не «напрасно»!), но до некоторой степени оправдано, ибо Иисус, похоже, и впрямь обличал не всякий гнев. Скажем, его собственный гнев понимался им как гнев пророка: пророк же выражает не собственную несдержанность, а отношение самого Бога.
Не надо думать, что перед нами некая радикальная новация, как если бы иудаизм запрещал лишь убийство, а Иисусу первому пришло в голову запретить ещё и гнев. На самом деле ещё Ветхий Завет предупреждает: «Не будь духом твоим поспешен на гнев, ибо гнев гнездится в сердце глупых» (Еккл 7:9). (Если этот подтекст присутствует в Мф 5:21–26, то не исключено, что один из смыслов такой: человек, который спешит обругать другого «пустоголовым» и «идиотом», и сам глуповат!) Книга Притч предостерегает: «Не дружи с гневливым и не сообщайся с человеком вспыльчивым, чтобы не научиться путям его» (Притч 22:24). Иными словами, не только гнев запрещался, но и рекомендовалось держаться подальше от людей гневливых как от подающих дурной пример. В послебиблейском иудаизме уделялось немалое внимание негневливости как добродетели. Скажем, легенды ходили о долготерпении Гиллеля, великого фарисейского учителя, и о том, как нелегко вывести его из себя («Шаббат» 30–31). Это подавалось как образец. Учителя Закона предупреждали об опасности отрицательных чувств вообще: от прекращения любви недалеко до ненависти, а от ненависти можно в конечном счёте дойти и до убийства (Сифре на Втор 19:10–11). Согласно высказыванию одного из чуть более поздних раввинов, «ненавидящий ближнего своего — среди проливающих кровь» («Дерех Эрец» 10).