И, наконец, финальная «антитеза» посвящена ветхозаветной заповеди «любить ближнего как самого себя» (Лев 19:18).
Вы слышали, что сказано: «Люби ближнего твоего» (и ненавидь врага твоего). А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми, и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, то какая вам награда? Не то же ли самое делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?
Ещё раз подчеркнём, что заповедь любить ближнего здесь никоим образом не критикуется и даже не умаляется. В другой ситуации Иисус назовёт её одной из двух величайших заповедей, которые должны определять жизнь каждого человека (Мк 12:28–31).
Вопреки расхожему мнению даже это поучение Иисуса не является каким-то особенно уникальным. Ещё Ветхий Завет призывал делать добро к врагам. В дополнение к уже цитировавшимся выше отрывкам: «Если голоден враг твой, накорми его хлебом; если он жаждет, напои его водой» (Притч 25:21). (Поразительно, что когда апостолу Павлу понадобится призвать римскую христианскую общину к милостивому отношению к своим врагам, он сошлётся именно на этот стих из Притчей, а не на слова Иисуса. Не вполне ясно, с чем это связано, но как минимум отсюда мы видим: соответствующие поучения Иисуса не воспринимались как нечто абсолютно уникальное.) Идея, что подражание Богу включает милость к грешникам, встречалась даже в языческой философии: например, у Сенеки («О благодеяниях» 4.26.1 — впрочем, Сенека настроен несколько скептически) и Марка Аврелия (9.11). Еврейские учителя обращали внимание на слова псалмопевца: «Благ Господь ко всем, и щедроты Его на всех делах Его» (Пс 144:9). «Ко всем» — это значит в том числе и к грешникам, из чего выводилась необходимость быть милостивым ко всем. Учение Иисуса здесь не уникально, хотя и в своей краткой афористичности явно выделяется из ряда подобных поучений.
Интерес представляет следующий вопрос: каким образом Иисус согласовывал эти учения со своей апокалиптической проповедью? На первый взгляд он создал себе глубокое противоречие. Ибо, с одной стороны, Иисус призывает слушателей не мстить своим врагам, но любить их, беря пример с Творца, который не наказывает своих обидчиков (то есть грешников). С другой стороны, он при этом призывает покаяться, ибо Творец вот-вот накажет грешников геенной огненной. Хотя очень многие богословы занимались вопросом о том, как соотносятся эсхатология и милосердие, как ни странно, почти никто из историков не задумывался всерьёз над проблемой, что именно привело Иисуса к вышеупомянутому противоречию и как он его решал.
Из предлагавшихся решений особого внимания заслуживает гипотеза немецкого библеиста Герда Тайсена. С точки зрения Тайсена, отсрочка обещанного Иоанном Крестителем Конца произвела на Иисуса глубочайшее впечатление. Однако Иисус не разочаровался в апокалиптике и в Иоанне Крестителе (как полагает «семинар по Иисусу»), а пришёл к выводу, что Бог явил людям милость, дал время для покаяния. И эта отсрочка стала для Иисуса не точкой скепсиса и разочарования, а источником новой радости и оптимизма: Бог являет себя как Бог доброты и милосердия. А значит, любой, кто хочет быть с Богом, должен подражать ему в этом качестве.
Добавим к этому, что Иисус мог черпать дополнительное вдохновение из ветхозаветной Книги Ионы. В этой книге рассказывается следующий полусказочный сюжет: Бог призвал пророка Иону возвестить скорую гибель языческому городу Ниневия. Ионе не хотелось идти в Ниневию, поэтому он сел на корабль, отправлявшийся в диаметрально противоположном направлении (в Таршиш, то есть Испанию). Но Богу всё же было угодно, чтобы Иона исполнил своё предназначение: на море началась буря. Пророк попросил выкинуть его за борт, но не погиб: его проглотила большая рыба, которая выплюнула его спустя несколько дней, доставив к нужному месту на суше. Иона пришёл-таки в Ниневию, проповедал ей скорый суд, но жители покаялись и... суд не наступил. Иона ужасно расстроился. Он вышел из города и сел под большим растением, которое давало ему тень. Налетел знойный ветер и спалил дерево. Иона расстроился ещё больше и просил себе смерти. И тогда Бог сказал (этим заканчивается книга): «Ты сожалеешь о растении, над которым ты не трудился и которого не растил... Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более 120 000 человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота?» (4:10–11).
Иисус несколько раз говорит о «знамении пророка Ионы» (Мф 12:38–41/Лк 11:29–32). Что это за знамение? Последующие толкователи, начиная с самих евангелистов, видели здесь в первую очередь намёк на воскресение: Иона был некоторое время в чреве рыбы, а потом вышел на свет, то есть (метафорически) воскрес. Однако основная-то тема Книги Ионы состоит вовсе не в приключениях в китовьем брюхе: это книга о покаянии, нежданном явлении милости Божьей и отмене или отсрочке Суда. Вполне вероятно, что, не видя исполнения скорых апокалиптических предсказаний, Иисус сделал вывод, что Бог снова, как и во времена Ионы, явил свою милость: дал покаяться. А раз это событие повторяется, значит, тем более, Бог есть Бог милосердия, и с него надо брать пример.
4. Итоги: старое и новое в этике Иисуса
Подводя итоги, ещё раз задумаемся о соотношении старого и нового в учениях Иисуса. С одной стороны, нового вроде бы очень мало. Каждое учение Иисуса уходит корнями в Ветхий Завет, и практически каждое имеет параллели в иудаизме, а то и греко-римской религии. Скажем, призывы воздерживаться от гнева и похоти он должен был слышать с юности в синагоге: в священных Писаниях и от учителей Закона. Не мог не сталкиваться он часто и с проповедью нестяжательства: в библейских текстах и из уст Иоанна Крестителя. В плане учения о разводе он высказал позицию почти идентичную школе Шаммая, о которой не мог не знать. Приведённые нами примеры легко умножить, рассматривая учения Иисуса по другим вопросам. Если задуматься, то удивляться этому не приходится. Ведь мы уже знаем, что Иисус рассматривал себя не как учитель новых истин, а как апокалиптический вестник покаяния (т. е. «возвращения» к заповедям Божиим: см. Мк 1:15 и выше главу 5). Сама концепция покаяния предполагает, что люди должны вернуться к нормам, уже существующим, а не усвоить новые, ранее не известные. Поэтому нет ничего удивительного в том, что учениям Иисуса есть много параллелей в Торе, у Пророков и последующих учителей Израиля. Собственно, это даже и не параллели (как если бы люди независимым путём дошли до своих учений), а влияния: Иисус выработал свою позицию, размышляя над текстами Писаний, слушая фарисеев и Иоанна Крестителя, а также других учителей.
С другой стороны, совершенно неправильно представлять себе Иисуса как посредственного начётчика, способного лишь повторять то, чему его научили традиционные авторитеты. Ибо традиция — вещь многогранная и часто противоречивая. Скажем, Ветхий Завет содержит не только призывы отказаться от мести (Лев 19:18), но и «блажен, кто разобьёт младенцев твоих о камень» (Пс 136:9). Не только историю Руфи и Вооза, отказавшихся от национально-этнических предрассудков, но и призывы Ездры к сегрегации. Не только понимание субботы как института социального и гуманного (Ис 58), но и историю о том, как по приказу Моисея некий человек был побит камнями за то, что собирал дрова в субботу (Числ 15:32–36). Экзегеза прошлого, иудейская и христианская, обычно не отдавала себе отчёта в том, что имеет дело именно с противоречиями, а не просто разными сторонами одной и той же медали. Однако каждый человек всегда решал для себя вопрос: что для него приоритетнее? Хотя бы на уровне: какие отрывки любимые, какие в наибольшей степени определяют поведение и взгляд на мир? И вот именно здесь проявляется нечто очень важное в подходе Иисуса к Торе и традиции. Образцы, на которые он ориентируется, — это точки максимального гуманизма традиции, максимальной заботы о человеке. Причём соответствующие мотивы Торы и традиции Иисус не просто принимает во внимание как второстепенную часть общей картины, но ставит во главу угла, в свете их рассматривает всё остальное. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что в учении Иисуса древнеизраильская гуманистическая традиция достигает своего апогея и наибольшего расцвета.