Выбрать главу

Следующий важный ключ «семинар по Иисусу» находит в притче о закваске, которую мы находим в материале Q и в Евангелии от Фомы:

Царство Небесное подобно закваске, которую женщина, взяв, положила в три меры муки, доколе не скисло всё.

Мф 13:33/Лк 13:20–21; ср. Фома 96:1–2

Опять же вроде всё ясно: образ чего-то маленького, что постепенно стало большим; Иисус выражает надежду на скорый приход величественного апокалиптического Царства. Однако в «семинаре по Иисусу» справедливо обратили внимание на необычные особенности притчи.

Закваска. В иудаизме закваска, как правило, была символом отрицательным, связанным с испорченностью. Не случайно перед Пасхой (праздником в честь исхода из египетского рабства, который также часто рассматривался как прообраз апокалиптического Избавления) всю закваску надлежало убрать из дома: пасха и закваска не совместимы. Апостол Павел, будучи воспитан в иудейской традиции, использует этот образ: «Очистите старую закваску... ибо вы бесквасны... станем праздновать не со старой закваской, не с закваской порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины» (1 Кор 5:7–8). Даже сам Иисус в другой ситуации использовал этот символ как отрицательный: «Берегитесь закваски фарисейской» (Мк 8:15). Возникает поэтому вопрос: почему в Мф 13:33/Лк 13:20–21 для Царства Божьего использован образ со столь устойчивой негативной репутацией?

Женщина. Разумеется, иудаизм не был женоненавистнической религией, но всё же он был глубоко патриархален. Активное использование для Царства Божьего женского образа — женщины ассоциировались больше со сферой профанного, чем сакрального, — требует объяснения (особенно в ситуации, когда женщина соединена с закваской).

Заурядно бытовой образ на поверку оказывается не таким простым. «Семинар по Иисусу» видит здесь одно из указаний на девальвацию религиозных ценностей: то, что ранее было сакральным и значимым («опреснок»), лишается ценности, ибо Царство Божие ассоциируется не с опресноком, а с закваской. Здесь открывается большой простор для понимания Иисуса как светского критика иудейских (а имплицитно и христианских!) религиозных обычаев и даже как провозвестника отнюдь не апокалиптического Царства, а секулярного гуманизма XX–XXI веков...

Полемика по этой притче велась всё в том же малоконструктивном русле, что и по притче про горчичное зерно, и с использованием примерно того же стандартного набора аргументов. К сожалению, очень мало кто замечал, что особенности, отмеченные «семинаром по Иисусу», совсем не обязательно должны вести к образу светского секулярного мудреца. Почему не считать, что здесь отражены всё те же особенности Иисусова движения, о которых мы говорили чуть выше? Скажем, образ женщины: мы знаем, что женщины были среди учеников Иисуса и активно помогали проповеди о Царстве (см. выше главу 6). Символ закваски в этом случае может намекать не на объективную характеристику вести Иисуса, а на её субъективное восприятие религиозными авторитетами. Иными словами, притча о закваске действительно направлена против стереотипов, но не ставит себе целью постмодернистское низвержение всего и вся. Для антиномистского или антиапокалиптического её понимания нет достаточных оснований. Наблюдения «семинара по Иисусу» верны, но не опровергают концепцию Иисуса как апокалиптического пророка.

2. Притчи о покаянии

Как мы показали в главе 5, в центре проповеди Иисуса стоял призыв к покаянию в преддверии скорого Царства (Мк 1:15). Неудивительно поэтому, что притчи о покаянии занимают важное место в евангельской традиции. Одна из таких притч являет собой квинтэссенцию того, как Иисус представлял себе покаяние. Это знаменитая притча о блудном сыне.

У одного человека было два сына. И сказал младший отцу: «Отец! Дай мне полагающуюся мне часть имущества». И отец разделил им имущество. По прошествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошёл в дальнюю сторону и там расточил имущество своё, живя распутно. Когда же он промотал всё, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошёл, пристал к одному из жителей той страны, а тот послал его на поля свои пасти свиней. И он рад был наполнить чрево своё рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: «Сколько наёмников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю с голода». Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: «Отец! Я согрешил против Неба и пред тобою и уже недостоин называться твоим сыном. Прими меня в число наёмников твоих». Встал и пошёл к отцу своему.

И когда он был ещё далеко, увидел его отец его и сжалился; и побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: «Отец! Я согрешил против Неба и пред тобою и уже недостоин называться твоим сыном». А отец сказал рабам своим: «Принесите лучшую одежду и оденьте его. И дайте перстень на руку его и обувь на ноги. И приведите откормленного телёнка, и заколите. Станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся». И начали веселиться.

Старший же сын его был на поле. Возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование и, призвав одного из слуг, спросил: «Что это такое?» Он сказал ему: «Брат твой пришёл, и отец твой заколол откормленного телёнка, потому что принял его здоровым». Тот рассердился и не захотел войти. Отец же, выйдя, звал его. Но он сказал отцу: «Вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими. А когда этот сын твой, расточивший имущество своё с блудницами, пришёл, ты заколол для него откормленного телёнка!» Он же сказал ему: «Сын мой! Ты всегда со мною, и всё моё — твоё. А о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой был мёртв — и ожил, пропадал — и нашёлся».

Лк 15:11–32

Хотя эта притча содержится лишь в одном позднем источнике (Евангелие от Луки), она явно принадлежит Иисусу. Сюжет её в отличие от двух вышеперечисленных прост и понятен. (Не исключено, кстати, что он не выдуман Иисусом, а взят из реальной жизни.) Один из двух сыновей потребовал свою часть наследства ещё при жизни отца: в подтексте стоит, что отец ему только мешает (дескать, «ты зажился»), что он желает отцу смерти. Такое поведение даже по нашим меркам ни в какие ворота не лезет, а в патриархальном иудейском обществе I века оно воспринималось как ужасный грех, вопиющее попрание базовых моральных устоев и заповеди о почтении к родителям. Затем, усугубляя свою вину, младший сын покидает родину и отправляется на языческую чужбину, где живёт подобно язычникам, причём худшим из язычников (транжирит имущество с проститутками). Его постигает заслуженная расплата, которая, впрочем, делает его вину ещё более глубокой: денег больше нет, и ему приходится работать у язычников нищим свинопасом. (Свинья — самое презираемое животное для израильтян. Свиноводство было запрещено в Иудее, но культивировалось в Греции и Риме.) Вконец отчаявшись и даже раскаявшись («придя в себя»), он набирается смелости вернуться домой, рассчитывая быть принятым хотя бы на правах раба. Он добредает до дому, но отец кидается ему навстречу и даже не даёт договорить до конца заготовленную мольбу о прощении: блудного сына ждёт богатая одежда и роскошный ужин. Тем временем возвращается старший сын. Он возмущён и обижен: неужели его послушание ничего не стоило, что отец оказывает невиданные почести другому сыну, столь сильно его оскорбившему? Он не хочет даже войти в дом, и отец, выйдя, уговаривает его принять участие в радостном пиршестве о спасении сына...