Следующий важный ключ «семинар по Иисусу» находит в притче о закваске, которую мы находим в материале Q и в Евангелии от Фомы:
Царство Небесное подобно закваске, которую женщина, взяв, положила в три меры муки, доколе не скисло всё.
Опять же вроде всё ясно: образ чего-то маленького, что постепенно стало большим; Иисус выражает надежду на скорый приход величественного апокалиптического Царства. Однако в «семинаре по Иисусу» справедливо обратили внимание на необычные особенности притчи.
• Закваска. В иудаизме закваска, как правило, была символом отрицательным, связанным с испорченностью. Не случайно перед Пасхой (праздником в честь исхода из египетского рабства, который также часто рассматривался как прообраз апокалиптического Избавления) всю закваску надлежало убрать из дома: пасха и закваска не совместимы. Апостол Павел, будучи воспитан в иудейской традиции, использует этот образ: «Очистите старую закваску... ибо вы бесквасны... станем праздновать не со старой закваской, не с закваской порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины» (1 Кор 5:7–8). Даже сам Иисус в другой ситуации использовал этот символ как отрицательный: «Берегитесь закваски фарисейской» (Мк 8:15). Возникает поэтому вопрос: почему в Мф 13:33/Лк 13:20–21 для Царства Божьего использован образ со столь устойчивой негативной репутацией?
• Женщина. Разумеется, иудаизм не был женоненавистнической религией, но всё же он был глубоко патриархален. Активное использование для Царства Божьего женского образа — женщины ассоциировались больше со сферой профанного, чем сакрального, — требует объяснения (особенно в ситуации, когда женщина соединена с закваской).
Заурядно бытовой образ на поверку оказывается не таким простым. «Семинар по Иисусу» видит здесь одно из указаний на девальвацию религиозных ценностей: то, что ранее было сакральным и значимым («опреснок»), лишается ценности, ибо Царство Божие ассоциируется не с опресноком, а с закваской. Здесь открывается большой простор для понимания Иисуса как светского критика иудейских (а имплицитно и христианских!) религиозных обычаев и даже как провозвестника отнюдь не апокалиптического Царства, а секулярного гуманизма XX–XXI веков...
Полемика по этой притче велась всё в том же малоконструктивном русле, что и по притче про горчичное зерно, и с использованием примерно того же стандартного набора аргументов. К сожалению, очень мало кто замечал, что особенности, отмеченные «семинаром по Иисусу», совсем не обязательно должны вести к образу светского секулярного мудреца. Почему не считать, что здесь отражены всё те же особенности Иисусова движения, о которых мы говорили чуть выше? Скажем, образ женщины: мы знаем, что женщины были среди учеников Иисуса и активно помогали проповеди о Царстве (см. выше главу 6). Символ закваски в этом случае может намекать не на объективную характеристику вести Иисуса, а на её субъективное восприятие религиозными авторитетами. Иными словами, притча о закваске действительно направлена против стереотипов, но не ставит себе целью постмодернистское низвержение всего и вся. Для антиномистского или антиапокалиптического её понимания нет достаточных оснований. Наблюдения «семинара по Иисусу» верны, но не опровергают концепцию Иисуса как апокалиптического пророка.
2. Притчи о покаянии
Как мы показали в главе 5, в центре проповеди Иисуса стоял призыв к покаянию в преддверии скорого Царства (Мк 1:15). Неудивительно поэтому, что притчи о покаянии занимают важное место в евангельской традиции. Одна из таких притч являет собой квинтэссенцию того, как Иисус представлял себе покаяние. Это знаменитая притча о блудном сыне.
У одного человека было два сына. И сказал младший отцу: «Отец! Дай мне полагающуюся мне часть имущества». И отец разделил им имущество. По прошествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошёл в дальнюю сторону и там расточил имущество своё, живя распутно. Когда же он промотал всё, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошёл, пристал к одному из жителей той страны, а тот послал его на поля свои пасти свиней. И он рад был наполнить чрево своё рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: «Сколько наёмников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю с голода». Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: «Отец! Я согрешил против Неба и пред тобою и уже недостоин называться твоим сыном. Прими меня в число наёмников твоих». Встал и пошёл к отцу своему.
И когда он был ещё далеко, увидел его отец его и сжалился; и побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: «Отец! Я согрешил против Неба и пред тобою и уже недостоин называться твоим сыном». А отец сказал рабам своим: «Принесите лучшую одежду и оденьте его. И дайте перстень на руку его и обувь на ноги. И приведите откормленного телёнка, и заколите. Станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся». И начали веселиться.
Старший же сын его был на поле. Возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование и, призвав одного из слуг, спросил: «Что это такое?» Он сказал ему: «Брат твой пришёл, и отец твой заколол откормленного телёнка, потому что принял его здоровым». Тот рассердился и не захотел войти. Отец же, выйдя, звал его. Но он сказал отцу: «Вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими. А когда этот сын твой, расточивший имущество своё с блудницами, пришёл, ты заколол для него откормленного телёнка!» Он же сказал ему: «Сын мой! Ты всегда со мною, и всё моё — твоё. А о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой был мёртв — и ожил, пропадал — и нашёлся».
Хотя эта притча содержится лишь в одном позднем источнике (Евангелие от Луки), она явно принадлежит Иисусу. Сюжет её в отличие от двух вышеперечисленных прост и понятен. (Не исключено, кстати, что он не выдуман Иисусом, а взят из реальной жизни.) Один из двух сыновей потребовал свою часть наследства ещё при жизни отца: в подтексте стоит, что отец ему только мешает (дескать, «ты зажился»), что он желает отцу смерти. Такое поведение даже по нашим меркам ни в какие ворота не лезет, а в патриархальном иудейском обществе I века оно воспринималось как ужасный грех, вопиющее попрание базовых моральных устоев и заповеди о почтении к родителям. Затем, усугубляя свою вину, младший сын покидает родину и отправляется на языческую чужбину, где живёт подобно язычникам, причём худшим из язычников (транжирит имущество с проститутками). Его постигает заслуженная расплата, которая, впрочем, делает его вину ещё более глубокой: денег больше нет, и ему приходится работать у язычников нищим свинопасом. (Свинья — самое презираемое животное для израильтян. Свиноводство было запрещено в Иудее, но культивировалось в Греции и Риме.) Вконец отчаявшись и даже раскаявшись («придя в себя»), он набирается смелости вернуться домой, рассчитывая быть принятым хотя бы на правах раба. Он добредает до дому, но отец кидается ему навстречу и даже не даёт договорить до конца заготовленную мольбу о прощении: блудного сына ждёт богатая одежда и роскошный ужин. Тем временем возвращается старший сын. Он возмущён и обижен: неужели его послушание ничего не стоило, что отец оказывает невиданные почести другому сыну, столь сильно его оскорбившему? Он не хочет даже войти в дом, и отец, выйдя, уговаривает его принять участие в радостном пиршестве о спасении сына...