Дэффид подумал.
— Выглядеть будет гадко, — заявил он, — но и железко топора, и наконечник копья можно получить литьем. И очень недолгой проковкой. Это мы сможем. Четыре с половиной тысячи, а?
— Вы умеете лить железо? — у римлянина глаза на лоб полезли. — Как бронзу и свинец?
— Можно и так сказать. Только никакого «мы». Этому научила Немайн. Как раз теперь мы строим большую печь, в которой можно будет делать разом много плавок и отливок…
Вот тут Эмилий начал изображать недоверие и беспокойство — и подписал договор только после того, как его пообещали пригласить на первую плавку и все подробно показать. Разведчик внутри купца прыгал от восторга. Фиаско с печатью было перекрыто с лихвой.
После этого Дэффид направился собирать воинов своего клана — а заодно и дружественных Тармонов и Монтови. С последними прежде бывали трения — но брак Кейра с Туллой и новое владение Немайн на самой границе с этим кланом открывали возможности, которыми холмовой клан не замедлил воспользоваться. Небольшая армия направилась в порт и принялась ожидать, наблюдая, как из приподнятых над промокшими трюмами хранилищ выгружают задаток. Шелк. На тридцать шесть тысяч номисм. По обычаю, вполне совпадающему с имперским законом, сделка считалась заключенной именно после передачи задатка.
Вокруг цепи, рычаги и тросы. А еще вокруг сон — Клирик это сознавал очень четко. Сверху доносилась музыка. Та самая. Да и стоящий рядом человек знаком. Пусть и шапочно. "Старый, мертвый итальянец". Клирик попробовал пошевелить ушами. Не получилось. Голову оттягивало назад что-то высокое, тяжелое и страшно неудобное. Лицо слегка щекотала маска. Поднятые к глазам руки оказались руками Немайн. Рубин на месте, темно поблескивает углами камеи.
— Кинжал не забыла? Ну соберись.
Клирик ответить не успел. Раздались раскаты грома, маскирующие лязг подъемного механизма. Только в эти секунды до Клирика дошло: петь придется ему. И уже другие знатоки в зале будут строго разбирать исполнение. А пробравшийся в чью-нибудь ложу призрак печально согласится: не то. Опять и снова. А потом он почувствовал взгляды зрителей. Сердце закаменело…
Клирик не был бы самим собой, если бы не умел преодолевать подобные останавливающие эффекты. Проблема была одна — от застенчивости он становился разом наглым и неловким. На первых тактах вступления, вместо того, чтоб собраться с дыханием и принять подобающую позу, он успел: споткнуться. Запнуться о собственный подол. Поразиться, насколько одежда темных веков удобнее барочных пыточных нарядов. Сорвать с головы помесь головного убора индейского вождя с медвежьей шапкой наполеоновского гвардейца. С наслаждением провернуть пару раз вырвавшиеся на свободу уши, встряхнуть обеими руками успевшую достигнуть плеч красную гриву. Поймать глазами актрису, к которой полагается обращаться при исполнении арии. «Дочь» оказалась молоденькой, естественно растерянной от такого явления — но на две головы выше «матери» ростом, черноволосая, классический римской нос с сердито разутыми ноздрями… Клирику стало смешно.
Вот с таким настроением он и начал — сначала говорить, потом петь.
Звук плясал в горле, и изначальное веселье скоро вытеснила хрустальная радость пения. Звуки лились сквозь горло — чужие, бессмысленные. Клирик в тот момент совершенно забыл немецкий. Он вообще все на свете забыл. А содержание арии вспомнил, когда обрушились аплодисменты. Которые длились ровно столько времени, сколько прикладывал ладонь к ладони рослый человек в белом мундире, сидящий по центру средней ложи. Когда он разнял руки — скоро, очень скоро — наступила шелестящая тишина. Тут богатырь в белом достал платок и утер скопившуюся в уголке глаза слезу. И зал взорвался снова.
Клирика отпустили только после третьего бисирования. Тут зал волшебным образом опустел. Заметив знакомую фигуру в зияющем пустыми креслами партере, Клирик спрыгнул со сцены. Бочком, в обход оркестровой ямы пробрался. И пристроился напротив — на спинку кресла. На сиденье не пустили фижмы. Не влезли между подлокотников.
— Да, — сказал призрак итальянца по-русски, — да.
— Настолько ужасно?
Италоавстриец замахал руками:
— Да что вы! Император отлично разбирается в музыке. Просто не выносит вещей, длящихся более двух часов. Так что ему все понравилось. Видели, как растрогался? И эта поза при вручении кинжала… Где вы ее откопали?
— У Карела Чапека. — Клирик все равно пригорюнился. Потому что вспомнил, как должен был спеть на самом деле. Ушки свесил, уронил подбородок на сцепленные руки.
— Богемец? Художник?
— Писатель. Пьеса была трагедией. В общем-то. — Клирик держался. Даже губу прикусил — разрыдаться хотелось невыносимо. Так, чтобы белугой, в четыре ручья. Но лучше — алая струйка на подбородок. Оттуда каплями на платье. Красное на черном… Почему у эльфов такие острые зубы?
— Заметно. Оголтелый классицизм… А теперь поговорим всерьез. Сказать, что вы пели плохо, не могу. И не делайте кислую физиономию. И губами дрожать не смейте. А вместо того извольте слушать и радоваться, потому как, окажись вы бездарью, я б с удовольствием довел вас до слез… Итак. Классическое исполнение — то, что мы с вами некогда определили как "очень хорошо, но чего-то не хватает", — обычно оставляет ощущение восторга. Вы вызвали умиление. Несмотря на текст. Вы с такой искренней, детской радостью предвкушали месть и желали смерти, что император пустил крупную слезу. Крокодилью. Это так по-австрийски!
— Все так плохо?
— Ну почему? Голос у вас бесподобный, почтения к авторитетам никакого. Я начинаю верить, что со временем у вас получится даже воплотить несбыточное. Но придется для этого слушать старого, мертвого композитора. И терпеть его выходки. Учить котят плавать — мое любимое занятие. Так что, если решитесь принять услуги учителя-призрака, считайте, поступили в консерваторию заново.
— Я в ней и не училась.
— Да? Тогда вы очень наглая. И я не буду тратить на вас свои силы. Пока не дозреете, разумеется. Вот после милости прошу. А до тех пор извольте учиться у господ попроще.
— Откуда я их возьму? Знаете, где я сейчас живу?
— Неужто в Сибирии? Неважно. Меня же вы где-то взяли? Ну и консерваторию присните… Что с вами?
Голос его стал неразличимо далеким. Исчезло все — кроме горя и обиды. И тогда Клирик все-таки разревелся.
Когда Немайн запела, рядом оказались Бриана и Луковка. Начинающая целительница испугалась, хотела убежать — заткнуть больной рот не позволяла клятва Гиппократа.
— Успокойся, — сказала Нион. — Она поет не нам. Тому, кто ей снится. И вообще если бы Неметона пела так, что своим достается, кто ее на войну бы брал? Кто бы ей о победе молился? Не бойся. Лучше посиди послушай.
И сама стала слушать. Пела сида едва слышно, невнятно, на незнакомом языке, немного напоминающем лающую речь саксонских послов. Голос то звучал нормально, по-человечески, то взмывал ввысь, тут же ломаясь в больном горле… Наконец, замолчала.
— А я ее песню второй раз слышала, — похвасталась Нион, — а впервые, когда она на Гвиновом холме пела.
— Все говорят — молилась, — буркнула Бриана. — И вообще, мне Немайн нравится. Но сейчас петь ей вредно.
— Когда молилась — пела задушевно… — Нион говорила о своем, о слышанном. Как о настоящем.
— Я думала, у нее голос низкий, волнующий, мягкий. А это не голос, это нож. — Бриана поправила одеяло.
— Ну да, нож на врагов… Ой!
Немайн всхлипнула и прикусила губу. Кровотечения к этому времени прекратились, так что особой беды в том не было. Потом на глаза сиды навернулись слезы. А потом она начала плакать. Плакать, плакать и плакать. Просто слезы, стекающие из-под сомкнутых ресниц. Без конца, и сколько же их!
— Это не может быть просто так, — заявила Бриана. — Это вообще не похоже на болезнь.
— Позови Анну — предложила Нион, — остальным пока не говори. Вдруг испугаются, а это только дурной сон. О несбыточном или минувшем.
Когда Бриана вышла, Нион тяжело вздохнула. Остановила накапливающуюся на губах богини кровь. Этого Бриана не поняла, а Анна не должна была увидеть. Все-таки маленькая пророчица часто и помногу слушала разговоры мудрых людей. Если богиня поет во сне, прикусила губу, заплакала, по отдельности это ничего не значит. Но раз все вместе — будет война. Не маленькая. Не легкая. Не победоносная. Если не помешают. Старая формула пророчеств. А кто мешать будет?