Сделал свое дело и спать пошел. Спал и видел во сне, как наглая зверюга воет, насмерть сжимаемая половинками дерева. Не учел одного — если дотянуться когтями до дерева и изо всех сил рвануться вверх, и только вверх, пока не хрустнули ребра, пока осталась сила от последнего вдоха, то вырваться можно. А в маленькое окошко, в которое человеку не влезть, росомаха проникнуть может.
Она будить охотника не стала. Полоснула по горлу во сне. Мы его так и нашли — улыбающимся. Добренькая она, росомаха. Я бы непременно разбудил врага, прежде чем убить. Чтобы тот прочувствовал. А ты?
— Не знаю, — сказала Сиан. — Не знаю. Но на Майни это похоже. И стра-ашно!
Эгиль кивнул.
— Оборотень всегда похож на свою звериную форму. Даже когда человек. Но росомаха — это не всегда пакости и месть. Вот могу рассказать, как росомаха на хуторском подворье жила. Щенком ее подобрали, молочным и слепым. И дернула хуторянина нелегкая вырастить ее при доме, как собаку. Волчья порода, говорит, людям служит — пусть и эта порасстарается. Так и оставил. Сначала в доме держал. Потом стал во двор выпускать. И знаешь, безобиднейшее вышло существо. То есть действительно безобидное — ни оно, ни его. Петух задирался — тыльной стороной лапы отмахнулась. Далеко летел, куры так не умеют… Одна беда: жрать — прорва бездонная. Ей не жалели, даже и мяса. И то, бывало, не хватало. Ну она свое на скотном дворе добирала. Не то, что ты подумала, нет. Что у лошадок в тороках, что у свиней в корыте — это да, а чтоб саму скотину тронуть — никак. И всякий человек к ней привык.
В хозяйстве с нее проку никакого. Днями спит, ночью ходит. Часто по крыше. Еще любимое занятие было у нее: снаружи в окна заглядывать. Висит на когтях снаружи и сквозь пузырь пытается рассмотреть, а чего там внутри творится? Нет чтоб внутрь зайти, посмотреть. Хотя спала в доме.
Безобидная, я говорил? Было одно исключение. Собаки. Всех на хуторе извела. Не успели они до нее до маленькой добраться — а уж как старались. Знали, смерть растет собачья… Ну и потом — если кто приезжал с собакой, уезжал, стало быть, без. И ведь козла бодливого не задрала. На стенку от него, бывало, взлетит и смотрит сверху насмешливо.
На охоте… Ну тут и хорошо получилось, и плохо разом. То есть мяса — полно, а вот шкуры… И дохлятину часто приносила. Притащит кусок с душком и смотрит гордо — вот, мол, какая я умничка-добытчица! На крыше любила лежать, на солнышке. Как хозяин идет — прыг ему на шею. Пока щенком была, и хорошо. А как выросла! С ног свалит, в прах земной вобьет и ну лизаться. И над гостями любила такие шутки шутить. Как никого на месте удар не хватил — не знаю. Но я вот под нее попал, да. Так испугаться не успел. А потом поздно было. Чего пугаться, если тебе рожу облизывают? Вот отплевываться и громко ругаться — это да, так в этом главное росомашье удовольствие и состояло.
И кончила хорошо. Со славой. Налет был на тот хутор. Росомаха сначала подумала — гости, прыгнула… А ей стрелу в бок! Четверых порвать успела. Топором, видишь, от нее не отмашешься, верткая, кто рядом стоял, да отскочить не успел — все легли. А хутор отбился. Так хозяин росомахи потомству своему заказал на них охотиться, а буде щенок попадется — вырастить. Вот так…
Норманн еще раз посмотрел на сиду. Та сладко посапывала. Скоро сон перейдет в забытье. Тогда Немайн перенесут в ее комнату, и от странного Самайна у нее не останется даже воспоминаний.
Вечером, в час, когда на небе расцветают звезды, сида встала с постели. Некоторое время стояла, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Подошла к столу, опустилась возле него на пятки. На столике лежало письмо. Ровные строчки. Нерожденный язык… Провела рукой по листу. Бумага… нет, папирус. Плотный. Легкая шероховатость чернил вдруг принялась вторить глазам, очертания скользящих под пальцами букв кириллицы оказались узнаваемыми. Строчка-другая — выучить ощущения — и можно будет читать наощупь. Сначала медленно и с ошибками — а потому не сейчас. Но навык стоит тренировать. А теперь — само письмо! "Доброго времени суток — я не знаю, когда ты очнешься. Зато знаю, что мы виноваты в твоей болезни и нарушении планов. В первую очередь, конечно, вина лежит на мне — не пришло в голову проследить за некоторыми действиями Сущности Б. Инструкция, которую эта в высшей степени одаренная, но в еще более превосходной степени безалаберная личность дала тебе прочитать, относилась к другому, хотя и схожему виду. В результате неверный режим питания и довел тебя до нынешнего состояния, которое, впрочем, никоим образом не плачевно. Также полагаю уместным разъяснить занятую мной позицию в истории с византийским кольцом. Эта вещь должна была заменить собой кольцо сил священника. Вообще, выбрав православное христианство, ты задала нам задачку, именуемую "женщина — православный священник". Которая разрешается достаточно просто, если вспомнить, что восточно-римские императоры при коронации возводились в священническое достоинство. Или в очень близкое к тому. Так что, если тебе вдруг приспичит лезть в алтарь, знай: епископ Дионисий наверняка пустит. Также ты имеешь право участвовать в соборах.
По размышлении и считая уместным принести извинения за Сущность Б, ибо прямых наверняка не последует в связи с неистребимой несносностью этого существа, замешанной на нежелании признавать ошибки, мне пришло в голову, что было бы справедливо как-то компенсировать тебе нанесенный вопиющей некомпетентностью коллеги моральный ущерб, но не нарушая условий пари. Искомое решение удалось найти, припомнив, что сиды не врут, а также твою беседу с Анной на колокольне. В результате с согласия Сущности Б в генетическую модель твоего организма внесены некоторые изменения, касающиеся размера молочных желез. За образец взяты соответствующие органы твоей ученицы. В качестве дополнительного руководства мною были приняты медицинские справочники и произведения искусства вашей родной цивилизации, а также собственный, вполне безупречный, вкус. В результате предусмотрены некоторые логичные отличия от прототипа: например, соски кормившей женщины у нерожавшей девушки сочтены неуместными. Полагаю, грудь начнет расти сразу же по окончании обновления организма. Искренне надеюсь, тебе понравится. Сущность А".
Немайн скривилась. Понравится… Болеть же будет. И долго. А нужна ли ей такая красота? А, пропади все пропадом — нужна! А вот еще листок. Подложен под первый. Тоже послание. "Приветствую, коллега! Да, коллега — я тоже в некотором роде инженер, и, между прочим, именно я занимался вашим землеустроительством. Увы, на сей раз Сущность А — дотошнее и зануднее существа я не знаю — снова меня уела. Что происходит очень часто, ибо в вопросах банальных гений ограничен, а вопросов требующих гения, куда меньше, чем вопросов, требующих простой методичности. Я не извиняюсь. Я объясняюсь, ибо вы сами заставили меня сделать чужую работу — а такого рода вещи я всегда делаю из рук вон плохо. И для восстановления чистоты эксперимента, подорванной вашей болезнью по вине Сущности А, я решил сделать для вас нечто полезное, а именно — несколько расширить языковую и алфавитную базу. Полагаю, вы найдете это более полезным, чем косметические изменения фигуры. А еще я не тыкаю без нужды. Сущность Б".
Сида раздраженно дернула ушами. Все это казалось далеким и не особо важным. Важным был ребенок. Клан. Народ. Вопрос: жизнь или игра, некогда волновавший Клирика, решился сам собой. Сида чуть мечтательно улыбнулась, вспомнив человека, которым была в прошлой жизни. Этот человек ей нравился. И казался очень родным и знакомым. И даже оставался большей частью ее нынешней. И все-таки она стала собой, а он исчез, как исчезает гусеница, когда бабочка покидает кокон… До перестройки организма был Клирик в теле эльфийки. Теперь эльфийка — нет, сида! — с памятью и душой, доставшимися от Клирика. Обратной же дороги не было.
Немайн призадумалась. Но поразмышлять о собственной странной судьбе не вышло. Раздался шелест приоткрываемой двери. Знакомое дыхание, знакомое сердце, знакомые шаги. Сиан. Младшая старшая сестра.
— Майни, ты проснулась! Майни, ты снова ты? Ты расскажешь, как играть с тыквой?