Усталость взяла свое. Стоило Клирику отвлечься от беспокойных мыслей, как тело само собой, откинулось на спину вокруг трясиной сомкнулась перина. Тело удивленно всхлипнуло – да так и заснуло.
Спать в полной выкладке удобно, разве если сон – вечный. Так что неподвижность эльфийки скоро закончилась. Она долго и тяжело ворочалась, потом снова перевернулась на спину. Открыла глаза. Потрогала уши.
– Так, – пробормотала себе под нос, – лопухи собственного приготовления. Значит, пьяный водитель на «БелАЗе» и прорыв дамбы мне приснились. Спасибо и на том. Сейчас что, уже утро? Светло‑то как!
Правда, затянутое непрозрачной пленкой узкое окно не желало чертить на полу негатив самой знаменитой картины Малевича. Свет был немного неровный, как будто над небосводом атланты натянули маскировочную сеть. И трясли, как яблоню.
Часов не было, но окна вроде выходили на южную – женскую – сторону. А значит, время можно было узнать по высоте Солнца. Клирик распахнул оконце, высунул голову. Солнца не было. Это, впрочем, означало лишь то, что вчера он перепутал северную сторону с южной. Что ж. После тех блужданий по городу неудивительно. Немножко странно: Лорн и Кейн говорили, что южная сторона не только женская, но и почетная. А Нейман все‑таки сида. Может по северной стороне комнаты удобнее! Или больше. или как раз по названной сидой цене… А сверкающая сквозь перистую дымку облаков ультрамариновая синь доказывала: еще утро. Яркое раннее утро. Звезды? Так и вчера днем были звезды.
Сида заразительно зевнула. Заражать, однако, было некого – предместные дворы как вымерли. Спать хотелось до головокружения. Но слава лежебоки не прельщала. Раз запомнят что сида лентяйка, потом не переубедишь. Пришлось озаботиться утренним туалетом. Что местные поймут – Клирик не сомневался. Слишком много римской крови и культуры в камбрийских кельтах. И леса вокруг Кер‑Мирддина не сведены. Так что ведро горячей воды, наверное, не пожалеют. Надо только найти кого‑нибудь из хозяйской семейки. Или из работников.
В коридоре оказалось сумрачно – окно маленькое, и далеко, факелы потушены. Что и верно – оставленный без присмотра огонь – это пожар. Даже если под ним поддон с водой. Комнаты постояльцев притворены, из‑за некоторых раздавались залихватские рулады храпа. Похоже, что спали валлийцы, как и ели, на всю катушку.
Впрочем, не все. На лестнице послышался шорох. Дверь, ведущая на первый этаж, медленно и тихо приоткрылась. В щель осторожно протиснулась мордочка хозяйской старшенькой. Взгляд Клирика немедленно зацепился за распахнутый ворот ночной рубахи без рукавов, но обильные и чуть не торчащие округлости его отчего‑то заинтересовали слабо, взгляд переполз на простоватую вышивку вокруг ворота, скользнул по прическе – точней, по растрепанной соломенной копне. У этой шевелюра в отца. А потом Клирик заметил – двигается девица очень странно. Обе руки нащупывают стену к которой она и так прижимается всем телом. Босые ноги перед каждым шагом проверяют на прочность доски пола. Глаза… Глаза распахнуты настежь, с огромными, без каймы, зрачками, наполнены страхом и еще чем‑то. Тем, что и толкает вперед. Стоящую в трех шагах Немайн девица явно не видит. При том, что вечером точно была зрячей. Клирику стало жутко. Неужели вместо нормального средневековья он, несмотря на обещания Сущности, оказался в фэнтэзийном мире, очевидно недобром? Состряпанном, скажем, вокруг милейшего культа Великих Древних. Впрочем, непосредственной угрозы для жизни пока как будто не было, к потенциальной же, например, в виде неверно заложенных толовых шашек, Клирик и дома привык. Мысли это только подстегивало, поскольку в нештатных ситуациях на стройках только быстрое и холодное соображение спасало жизни. Потому Клирик начал медленно, шаг в шаг, отступать – и старательно рационализировать ситуацию. Распялить глаза девицы вполне может какой‑нибудь травный отвар. В конце концов, кто сказал, что языческие верования к седьмому веку полностью позабыты? Знания о друидах у Клирика ограничивались типовым ролевочным набором, да еще смутным воспоминанием о том, что римляне, одобряя гладиаторские бои и отправляя христиан ко львам, сочли друидические культы кровавой мерзостью. Что могло означать только одно: регулярные приношения человеческих жертв, не являющиеся ни казнями, ни кровавым спортом. Жертв невинных и беззащитных. Например, женщин и детей.
С пришествием христианства устраивать резню открыто они, конечно, не могли. И запомнились хипповатым видом и уважением к природе. Но оставление Диведа монахами могло развязать руки затаившимся. Чтобы рискнуть возобновить кровавые практики, им нужен повод. Вспомнилось давешнее замечание возницы: "Для вас людей резали". Круглые глаза парня, когда тот услышал имя Немайн. И потом, у камина: "Та самая…"
А девица продолжает ползти вперед. Странная походка, нарушение зрения, расширенные зрачки, неровное дыхание. Типичное отравление. Возможное и безо всяких друидов. И даже без злого умысла.
Что ж. Ясно – жертва ничего не соображает. Первой помощи может сопротивляться. Поскольку, за неимением под рукой других рвотных, ею будет щекотание глотки. Не цапнула бы… Да и выше она на целую голову. Сида перекрестилась – православно – и бросилась в спасательную атаку. Внезапность принесла успех, узенькая пятерня заскочила в глотку отравленной чуть не по локоть – и выскочила обратно раньше, чем рефлекс сработал до конца.
– Пожар!
Клирик применил самый надежный способ привлечь внимание хозяина. Прибежит быстро, и с водой, да и постояльцы поднимутся, а пригодится любая помощь. Ну вот, рядом гремят двери. Туллу выворачивает на пол. Суета, столкновения тел, междометия. Не затоптали бы… И не подумали худого.
– Хозяйскую дочку отравили! – закричала сида.
– Что нужно? – невысокий, лысоватый постоялец с хода вник в дело.
– Молоко, яйца сырые… Да позовите врача, лекаря, знахаря какого‑нибудь! Я ж не знаю толком, как лечить…
Но вменяемого уже сдвигает в сторону могучая рука. Сейчас Кейр не выглядит ни неуклюжим, ни добродушным. Бешеная гора. Зашибет – не заметит.
– Что с ней? Что с Туллой?
Отравленная между тем освободила желудок.
– Кейр! Ты меня спасешь? Она…
– Она!!! Демоница ушастая! Убью! – но парня уже держат, поймав на замахе. Вдруг вырвется?
– Где горит?
Дэффид с женой ухитряются даже на пожаре сохранять степенность! И странные они: днем, на пожар – с факелом. Стало ярко. Немайн прикрыла глаза рукой, заморгала, пытаясь прогнать заслонившие взор зеленые пятна.
– Поймалась, коровища! – завопил трактирщик, едва разглядев немую сцену – Я, значит, ей мужа нашел, так потерпеть месяцок‑другой до свадьбы невтерпеж! Кобеля чернявого захотелось!
– Молоко, яйца сырые, лекарь…
Клирик понял, что натворил что‑то не то. Продолжал по инерции – да еще потому, что в таких случаях лучше поступить неправильно, чем никак. Но жена трактирщика – Глэдис, кажется, – быстро кивнула и бросилась вниз. Видимо, за искомым.
– Сида говорит: Туллу опоили, – встрял "член клуба", напяливая на лысину слетевший в суматохе колпак.
– Не опоили. А просто по сердцу мне Кейр, – рванулась к любимому белобрысая.
– Точно опоили! – радостно подтвердил трактирщик. – Иначе с чего она так по этому бугаю сохнет, когда у отца на примете вполне приличные люди есть? Слышь, Кейр, если б не твой отец, голову б тебе я отвернул! И плевать на кровную месть! К дому я тебя теперь близко не подпущу, это ясно.
– А это точно он приворот подсыпал? – спросил лысый.
– А кто ж?
– А кому хочется расстроить выгодную партию твоей дочери? Таких что, нет?
– Есть, – задумался трактирщик, – а Кейра что, и не наказывать никак?
– А если его тоже опоили? Видишь, как лютует!