Леха работал в Метрострое прорабом, до этого много лет имел дело с отбойным молотком и последние годы страдал от вибрационной болезни — сильных болей в суставах рук. Метрострой каждый год выделял ему путевку на лечение. И еще в санатории были люди по путевкам, полученным от работы: шахтеры, вроде как с Кузбасса. Лечились шахтеры основательно и очень своеобразно: купили ящик водки и выпили его вдвоем за три дня. Григорьев сам видел, как к кому-то из них приезжала «неотложка». Впрочем, персонал санатория не особо-то и удивлялся. Леха утверждал, что бывают люди, которые пьют и гораздо больше.
Леха непременно вечером перед своими приключениями тщательно готовился: светлые отглаженные брюки, рубашка с короткими рукавами, оставляющая открытым правое плечо, на котором синела типовая татуировка ВДВ: падающий вниз парашютист с еще нераскрывшимся куполом. Выглядел Леха здорово. Впрочем, напивался тоже вдребезги. Однажды притащил какой-то коньяк под названием «Темрюк», якобы высшего сорта и самый что ни на есть многозвездочный. Стали пробовать: оказалась несомненная бодяга — крашеный спирт, может быть, и коньячный, но точно без какой-либо выдержки — ноль звезд. Однако тут же выпили его весь, а потом поперлись в номер к Вере с ее подругой, добавили там еще вина. Короче, кончилось это дело очень плохо. В какой-то момент Григорьев почувствовал, будто его ударили мешком по голове, и отключился. Утром, когда возвращался в свой номер, его реально штормило по коридору от стенки к стенке. В номере лежали, сверкая незагорелыми задницами, обнявшись, голые Леха с Верой, с трудом умещавшиеся на узкой кровати.
В другой день Вера притащила Леху вообще без чувств, он сутки лежал, не открывая глаз, даже в столовую не ходил.
Григорьев не знал, была ли Вера замужем, но точно у нее был сын лет тринадцати, который тоже жил в детском корпусе, и точно, что Вера явно была знакома с подобным пьянством, поскольку такое ужасное состояние мужика ее вовсе не смутило. Пьяный и пьяный — мужик и должен пить — на то он и мужик. Утром следующего дня Леша похмелился пивом и вскоре был бодр и готов к новым приключениям, а пока решил продолжить санаторное лечение дальше: он получал грязи на больные суставы.
По традиции вечерами в Анапе тоже играли в волейбол, Леха и тут был мастер. Все умел делать человек. Просто универсал. И жнец и на дуде игрец. Но ровно в девять он заканчивал играть и шел переодеваться — его ждали очередные любовные приключения. В это время в Анапе как раз проходил очередной винный фестиваль. Как-то Леха пришел оттуда возмущенный: «Взяли с подругой вина, один стул есть, другого не хватает. Оглянулся: рядом за столиком сидят какие-то ебаные студенты, у них вижу есть свободный стул, спрашиваю их культурно: „Ребята, можно взять у вас стул?“, — а они мне в ответ: „Пятьдесят рублей, дядя!“ — А я им: „А в рыло хотите?“ — Тут же и отдали, как миленькие». Однажды при Григорьеве Леха сцепился с каким-то ханыгой из-за довольно страшной «телки» лет тридцати, причем какой-то сонной из местных. Ханыга ершился, вызывал Леху выйти поговорить один на один, наверно, думал, что человек отступится. Любой, но не Леха. Леха, естественно, тут же пошел разбираться. Ханыга стал еще там пугать: «Я на зоне был!» — «Посмотрим, на какой зоне ты был!» — отвечает ему Леха. Тот: «А я мастер по карате!» — («Ну, прямо детский сад, а не взрослые люди!» — Григорьев смеялся до слез). — «Посмотрим, какой ты мастер!» — отвечает и на это Леха и готовит свои здоровенные кулаки. И тут ханыга подумал, подумал и пошел на попятный: «Ладно тебе, мужик, не ерепенься, я тебе пиво ставлю…» и все такое. Григорьев на всякий случай все это время стоял на подстраховке: вдруг ханыга выкинет какую-нибудь подлянку, типа дружки набегут или нож вытащит. Григорьев наблюдал за Лехой с удовольствием — по модели поведения Леха был словно слепок с тех ребят из Парусного, где Григорьев когда-то служил: никаких колебаний, правильные прямолинейные действия.