— Вот как?
— Ты можешь вообще ничего не получить!
— С ума сошла?! Я уже взял денег в долг и вчера выкупил эту разбитую тачку. За тридцать штук. Надеюсь, что ее можно еще отремонтировать и продать. Но на это опять-таки нужны большие деньги. Дорогая машина. Но красивая. Была, — кисло добавил он.
— Как Лидуша? — деликатно поинтересовалась Ксения.
— Думаешь, это так быстро проходит? Есть люди, которые себя плохо чувствуют, имея долги.
— Ей нельзя волноваться.
— Спасибо. Вот и не навязывай мне своих маньяков.
— Но я просто хотела, чтоб ты знал. На всякий случай… Спокойной ночи.
На Генку Ксения не злилась, просто по-прежнему немного ревновала его к жене. Если бы в ее бывшем была хоть капля Генкиной порядочности! И черт с ним, пусть был бы рыжим…
30: 15
Он позвонил в дверь примерно через полчаса. Видимо, и на самом деле разговаривал по телефону уже из метро. Ксения открыла верхний замок и минуты две стояла, придерживая цепочку.
— Кто?
— Анатолий.
И пришлось открыть дверь.
Он давно уже не был в этой квартире. Но до сих пор вспоминал тот страшный день, когда первый раз вошел в темную прихожую, и только утром понял, что это могло быть только злой шуткой. Но зато теперь он получил свой шанс. И прошел прямо в гостиную.
Ксения тоже остановилась перед портретом Элеоноры Станиславовны. А он, почти не заикаясь, нараспев сказал:
— В семье Козельских все женщины были удивительно х-хороши.
— И твоя мать тоже?
— М-между прочим, я н-не нашел ни одной ее фотографии в этом д-доме. Это с-с-справедливо?
И Ксения стало стыдно за те нераспечатанные письма, что она нашла в одном из ящиков секретера. Хорошо, что он этого никогда не узнает. Она, Ксения, письма прочла. Все. И поняла: Анатолию Воробьеву было на что обижаться.
…Жили-были две сестры: Антонина Козельская и Элеонора Козельская. Обе удивительные красавицы. Из рода обрусевших поляков. Одна вышла замуж по любви, другая по расчету. Одна всю жизнь жила в нищете, работая по чужим людям, и умерла от инфаркта два года назад. Другая достигла вершин богатства, похоронив первого мужа, вышла замуж за миллионера-иностранца, и утонула в голубом заливе, недалеко от собственной виллы. И случилось это два дня назад.
Старшая сестра не раз писала к младшей. Она не могла поверить в то, что можно раз и навсегда отрезать себя от родной семьи. Что можно не приезжать в город, где прошло детство, отделываться денежными переводами от матери с отцом, и даже не приехать на их похороны. Что можно передать через сторожиху родному племяннику ключи от дачи и укатить с дочерью и мужем за границу, на очередной теннисный турнир. А появись бедный племянник в доме хоть раз, он не обнаружил бы в большой комнате портрет знакомой по фотографиям красавицы тетки и не понял бы, что женщина, с которой он только что провел ночь, его первая в жизни женщина, — его же собственная двоюродная сестра.
А Евгения, узнав об этом, только рассмеялась и сказала:
— Это забавно получилось.
Но Анатолий думал совсем иначе. Свою двоюродную сестру, богатую и балованную девочку, он возненавидел еще заочно: у нее было все, чего у него самого не было. Теперь поводов для ненависти стало еще больше.
Тем не менее Анатолий прожил с Женей Князевой почти год. Пока окончательно не надоел той своей бессловесной покорностью. И никак не мог понять, почему же не уходит сам? Он боялся признаться себе в том, что так же, как и бессердечная тетка, больше всего на свете любит деньги. Но даже не за то, что за них можно купить любые вещи, но и внимание к себе людей. Застенчивый зайка мечтал, чтобы его заметили. Он любой-ценой хотел вернуться в тот мир, в который его сначала не пустили, а пустив, спустя год незаслуженно выгнали…
…Ксения протянула ему аккуратно перевязанные ленточкой письма:
— Вот. Если нужны.
— С-спасибо. — Он замялся.
— Значит, ты и есть теперь самый близкий Женин родственник? И что ты хочешь?
— С-съезжай отсюда.
— А ты переедешь, да? В ее квартиру. Один или с соседом?
— Н-не зря же я с-старался.
— Так это ты ее зарезал?
— Д-докажи.
— А в Италию зачем ездил?
— Не т-т-т… — Он так и не смог выговорить, до того разволновался.
— А я тебя еще пожалела!
— С-суд будет. С-съезжай.
— Ладно, Толя. Не утруждайся. Ты так много сделал для того, чтобы переселиться наконец из своей вонючей общаги в эти хоромы. Пользуйся.
— Н-ничего я не с-сделал.
— Ты ее утопил. Элеонору Станиславовну.
— Она с-сама. Мы п-плыли. Ей стало п-плохо.
Он вспомнил ненавистное теткино лицо. Спокойное, расслабленное. Она все хотела от него спрятаться. Тогда, на кладбище, обещала обязательно поговорить и тут же сбежала в Италию. Всю жизнь он был для тетки чем-то тягостным — плебеем. А когда Евгения приехала на турнир со своим новым бой-френдом и представила его матери: «А это Толик. Мой двоюродный брат. С Урала, помнишь, мама?» — ее красивое лицо исказила презрительная гримаса: «Как ты могла?»
Он очень хорошо помнил их первую встречу. Теперь, добравшись наконец до ее виллы, он сказал:
— Теперь вам п-придется меня п-принять, Элеонора Станиславовна.
Ее длинное и невероятно сложное имя он выговаривал старательно и почти не заикаясь. Учился этому долго, а был он упрям. Тетка сидела на веранде, необыкновенно красивой веранде, освещенной ярким солнцем, и старательно смотрела мимо. Так и не поймав теткиного взгляда, он решил: «Я ее убью». Слишком долго он этого хотел. За себя, за Женю, за счастье, которое продлилось только до утра. За то, что у них с двоюродной сестрой не могло быть ничего — ни будущего, ни общих детей.
40: 15
— Ах, у меня столько дел! И я ужасно устала! Когда у тебя самолет?
— Я м-могу задержаться.
— Не стоит.
— О Ж-жене…
— Ах, только не сейчас! И не о делах, умоляю! Я хотела пойти на пляж.
Он взял со столика полотенце и крем для загара. А потом они с теткой плыли. Вместе. Она слишком уж старалась его не замечать. И уплыть подальше. Как это глупо и неосмотрительно для пятидесятилетней женщины, не слезающей с диет. А он говорил, говорил, говорил… Заикаясь, и оттого многие вещи казались еще неприятнее. Здоровый, сильный мужчина, для которого плыть рядом с ней было так же легко, как толкать перед собой надувной матрас. Хоть километр, хоть два — никакой усталости. И губы у нее посинели.
И вот тогда он почувствовал дикий восторг. Наконец-то! Его заметили!
— Помогите! — прохрипела она.
— Сейчас.
И рукой он слегка утопил в воде теткину голову так, чтобы она захлебнулась. Проплывавшая мимо яхта подняла Элеонору Станиславовну на борт уже мертвой. Ее племянник, находившийся рядом, изо всех сил помогал испуганному яхтсмену делать женщине искусственное дыхание. Но он-то знал, что они оба пытаются оживить труп. У Элеоноры Станиславовны в нужный момент все-таки нашлось сердце, чтобы остановиться.
40: 30
— Что ты ей сказал?
— П-правду. О с-себе, о т-тебе.
— А право у тебя есть правду говорить? И что ты вообще про меня знаешь?!
— О ваших от-т-т…
— Замолчи! — И потом очень устало: — Сволочь ты. Убогих вообще-то жалеть надо. Но ты сволочь.
Ксения подумала, что он ударит. Но Анатолий Воробьев был только рад, что его представления о женщинах оказались верными. Все они жестокие. Прикидываются добрыми только тогда, когда чувствуют свою выгоду.
— В-все в-вы… — так и сказал он.
И Ксения поняла, что рукам он волю не даст, но отомстит по-своему. И за то случайное заикание, и за сегодняшнее презрение. Просто воспользуется ее слабостью, добротой и неумением урвать от жизни свой кусок, если есть хоть малейшая зацепка.