Остальные машинисты до синяков поотбивали руки, пытаясь повторить номер. Один из них не сдержался:
— Вот бык бешеный!.. В эдаких лапищах небось куриное яйцо само треснет…
Фане Грэдяну здорово обиделся. Глаза великана вспыхнули, желваки заходили… Фэнуцэ верил, что стоит его тезке поднапрячься, и он сможет толкать целый состав, выворачивая своими громадными башмаками шпалы из насыпи. Но в тот раз машинист лишь пристально посмотрел на обозвавшего его быком и очень тихо спросил:
— Яйцо, говоришь? Куриное яичко?.. Фэнуцэ, сбегай-ка домой, принеси тарелку!
Мальчик вскоре вернулся, прижимая к груди фаянсовую тарелку. Машинист взял ее и протянул знакомому стрелочнику:
— Будешь держать между буферами. Если при сцепке я ее раздавлю, съем осколки!
Все направились к вагонам, стоявшим на запасном пути. Фане Грэдяну отогнал свой паровоз на полкилометра, перевел его на нужную колею, дал два свистка и поехал обратно.
Один из машинистов поднял крюк первого вагона. Стрелочник отер пот со лба, взял тарелку за самый край и прижал ее донышком к буферу. Паровоз быстро приближался. Когда он был шагах в двадцати, кто-то прошептал:
— Да он правда спятил! Будет теперь осколки глотать…
Раздался скрежет тормозов, шипение пара. Дрожа от волнения, Фэнуцэ сорвал с головы шапку и принялся сигналить — так, как это делал Илие-стрелочник. Стало тихо-тихо, лишь чуть слышно дребезжала тарелка в руке железнодорожника.
В пяти шагах от вагона стальная махина скользила уже едва заметно, словно тень. В следующее мгновение снова послышался скрежет тормозов. Колеса, казалось, приросли к рельсам… Буфер уперся в тарелку, дребезжание прекратилось, и человек, стоявший между буферами, «дал сцепку». В тот же миг Фане Грэдяну рванул весь состав. Тарелка выскользнула цела-целехонька, и стрелочник подхватил ее на лету. Окажись на месте тарелки яйцо, и скорлупа бы не треснула.
Фэнуцэ на радостях подбросил в воздух свою шапчонку.
В паровозном оконце показался ликующий Фане Грэдяну. Фома Неверный пристыженно потупился, все остальные оживленно загалдели.
Когда тезки остались вдвоем, Фэнуцэ сказал:
— Я тоже буду машинистом, дядя Фане!
— А когда, тезка?
— Завтра, дядя Фане!
— И будешь крошить камни кулаком?
— Кулаком, дядя Фане!
— И две большие мамалыги съедать за один присест?
— За один, дядя Фане!
— И вагоны будешь так сцеплять?
— И вагоны, дядя Фане!
— Это хорошо, Фэнуцэ, сынок, быть тебе машинистом… А поди-ка ты сюда, поглядим, не трус ли ты.
Машинист подхватил Фэнуцэ под мышки и подбросил высоко вверх. Мальчику показалось, что горы затеяли в небе хоровод. Сердце сжалось в комочек и выпорхнуло из груди. Но Фэнуцэ даже не пикнул.
— Ну что, тезка, полетал?
— Полетал, тезка!
— И не испугался?
— Не-а!
— Хочешь еще раз?
— Хочу… только завтра, дядя Фане!
Однажды Фане Грэдяну взял Фэнуцэ на паровоз и, как обычно, открыл топку, чтобы дать тезке полюбоваться на бушующее в чугунном чреве пламя, а затем достал стопку каких-то листов и сунул их мальчишке за пазуху:
— Беги, Фэнуцэ, сынок!.. Тебя обыскивать никто не станет. Отдай это матушке Виктории. Она знает, где спрятать.
Виктория Грэдяну — худенькая старушка с тонкими чертами лица, всегда в аккуратном черном платке. Когда Фэнуцэ высыпал ей в передник бумажки, она страшно переполошилась, прижала ладонь к губам и едва смогла выговорить:
— Некого ему было послать? Олух царя небесного!
С перепугу она накрыла листовки передником и, озабоченно озираясь, стала шепотком расспрашивать мальчика:
— Тебя кто-нибудь видел?.. А где Фане? Он там один? Господи! Выпороть его, непутевого, надо, выпороть… Беги, скажи ему, пусть не волнуется!
Фэнуцэ ухмыльнулся — как это матушка Виктория может выпороть великана Фане? — и побежал на станцию.
Иногда летними вечерами матушка Виктория и Фане Грэдяну выходили погулять на берег Тимиша. Старушка брала сына под руку и с гордым видом поглядывала по сторонам. Порой они просто сидели на завалинке возле дома; если Фэнуцэ случалось в такой день гостить у них, он устраивался поудобнее, клал голову на колени к матушке Виктории и с замирающим сердцем слушал ее удивительные сказки. Фане Грэдяну сидел рядом, прислонившись широкой спиной к чуть голубоватой стене домика. Ноги великана оказывались длиннее крылечка, и ботинки торчали во дворе. Он следил за полетом орлов, парящих в вышине над белоснежными скалами Постэварул.