Матушка Виктория тем временем потихоньку рассказывала, и голос у нее дрожал, словно тополиный лист. Так Фэнуцэ узнал, что за горами простирается страна Трансильвания, что на Пьятра Маре есть лесенка из семи водопадов, по которой спускаются воды Тимиша, что дедушка Фане Грэдяну был гайдуком, а отец — «волонтером» в большой войне с немцами, и домой не вернулся. Еще он узнал, что там, за Предялом, под горой Пэдукёсул стоит королевский замок, что жена Фане скончалась от чахотки и что иначе у них сейчас был бы такой же вот сынишка…
Фэнуцэ мало что понимал из рассказов матушки Виктории, так же, как не разбирал слов Фане Грэдяну, когда тот доставал из особого ящичка какую-нибудь книгу и принимался читать вслух. Мальчика завораживал тихо журчавший голос старушки или ползущий по странице большой, желтый, похожий на осколок кремня ноготь машиниста.
Как-то Фэнуцэ просидел перед будкой стрелочника целое утро один-одинешенек. Дядя Илие еще с вечера уехал в Предял и все не возвращался, второй стрелочник тоже куда-то пропал, так что самым главным на разъезде был теперь он, Фэнуцэ. Вот только поезда в тот день не ходили вовсе. Казалось, совсем забыли про крохотную станцию, про дорогу через перевал.
Наконец со стороны Предяла показался паровоз Фане Грэдяну. Машинист остановился у стрелки и взял мальчика с собой.
— Почему нет поездов, дядя Фане? — спросил Фэнуцэ.
— Забастовка нынче, сынок!
Стояла ранняя весна. Снег на полях осел и почернел, застывшие в ясной дали горы казались суровее и молчаливее обычного.
Тезки остановили свою машину, не доезжая до станции, и дальше пошли по насыпи пешком… На перроне — ни души. Только на запасном пути суетились вокруг четырех теплушек солдаты.
— Почему мы не отвели паровоз в депо, дядя Фане?
— Пусть постоит. Ему тоже не грех отдохнуть… Намаялся, бедняга!
Но Фэнуцэ никак не мог успокоиться:
— Что такое «забастовка», дядя Фане?
— Это когда… Как бы тебе объяснить, парень, это… когда рабочие не хотят больше работать!
— А почему не хотят?
— Да потому… потому что им нож в спину всадили.
Машинист замялся, не знал, куда девать руки. Он улыбался, старался казаться веселым, но мальчик чувствовал, что происходит что-то очень важное и серьезное.
— И тебе тоже нож в спину всадили, дядя Фане?
— И мне, Фэнуцэ!
Ребенок озабоченно обошел вокруг великана, высматривая, не торчит ли на самом деле под лопаткой у него нож.
— Брось, Фэнуцэ. Давай-ка лучше мы с тобой снежную бабу слепим!
Они отправились на пустырь за станцией и принялись лепить снеговика. Фане Грэдяну катил перед собой огромный, с целого барана, ком, а Фэнуцэ — маленький, не больше котенка, комочек. Фане Грэдяну шутил и смеялся, но Фэнуцэ продолжал думать о своем:
— Значит, никто не хочет работать, дядя Фане?.. И батя тоже?
— Никто… Ни батька твой, ни те, кто в Плоешти, в Брашове и в Кымпине… Вся страна бастует! Ты вот, Фэнуцэ, не знаешь, а ведь в Бухаресте стреляли в рабочих из ружей…
Когда снеговик был уже почти готов, явился стрелочник и позвал Фане Грэдяну к начальнику станции. Фэнуцэ тоже пошел со взрослыми в контору.
— А, Грэдяну! До чего же ты кстати подвернулся! Садись-ка на свой паровоз, цепляй вон те четыре вагона и вези их в Кымпину.
— Это какие же вагоны, господин начальник? Не те ли, что с солдатами?..
— Те самые.
— Не повезу.
— Ты что, спятил?.. Никто тебя за это не убьет, да и не увидит никто… Вот те крест, ни одна собака не узнает! Ну а иначе, ясное дело, сидеть тебе — не пересидеть! Солдаты ждут, мерзнут… У них приказ, понимаешь, приказ?! Ты же меня подводишь! Лейтенант сказал, что если через десять минут…
— Нет, не могу я, господин начальник!
— Как это так не можешь? Штыка захотел отведать?
— Паровоз у меня испортился…
— За кого ты меня принимаешь, Грэдяну?!
— Не потянет он такой груз, господин начальник!
— Четыре теплушки с солдатами не потянет? И это ты мне говоришь?
— С солдатами, да еще с пулеметами!.. Не потянет!
Машинист взял Фэнуцэ за руку, и они отправились доделывать снежную бабу.
— Куда он приказал везти военных, дядя Фане?
— В Кымпину, драться с забастовщиками.
— Ой, а батя?! Там же батя. Ты их не повезешь, правда?
— Не повезу, Фэнуцэ, сынок!
Тут подошел лейтенант — совсем еще мальчик, худой, со светлыми усиками. Он едва доставал машинисту до плеча. С собой он привел десятерых солдат и огромную, как теленок, овчарку. Лейтенант чопорно вытянулся перед Фане Грэдяну, стал его упрашивать. Говорил вежливо, называл «господин Грэдяну». Объяснил, что понимает «ситуацию» и что сам он на стороне рабочих. Сказал, что вынужден выполнять приказ и что отвечает перед начальством собственной шкурой. Взывал к благоразумию. Затем, раздраженный спокойствием машиниста, повысил тон. В конце концов и вовсе разорался, заявил, что, будь у него под рукой другой машинист, он бы Грэдяну расстрелял.