— Понимаете, господин Мьелу, завязать бы ему глаза, чтоб не пялился, или лицом вниз его и бить по пяткам, а то уж очень он похож на моего младшего братишку, когда так смотрит на меня…
— Ты что, жалеешь его? Засунь его тогда в мешок, олух царя небесного, заткни рот и лупцуй дубинкой куда ни попадя. Запросто войдешь во вкус, мешок запляшет гопака, глаз не видать, а ты бей, как по чучелу, пусть скачет и орет, одно удовольствие, тогда захочется еще поддать ему жару, а то, я понимаю, жалость — это бывает, ни с того ни с сего накатит, мы же люди! Вот и засунь его в мешок, чтобы не видеть — будет полный порядок!
Вьюга вроде бы поутихла. Оттого отчетливей стали слышны различные звуки, волнами доходящие до него: скрип цепей, протянутых между нефтяными вышками, кряканье насосов, треск деревянных построек, далекая перекличка голосов, истошный свисток полицейского, женский крик, и опять все исчезает под катком метели, под взрывом ветра, сотрясающего старую вышку. И опять из вьюжных всхлипов вырывается волчий вой одинокой собаки. Он все стоит, привалясь к стенке, потеряв счет времени, и не чувствует, как подгибаются слабеющие ноги и он медленно сползает на пол вместе с сумкой, что была за спиной. Задремывает. Но это не дрема, а замерзание, ледяной сон, коварный, сладкий, головокружительный, с фантастическими видениями, галлюцинациями, увлекающими в бездну.
Он приземистый, ноги короткие, кривые, как у кавалериста, лицо квадратное, словно ожил нарисованный ребенком человечек, а глаза проникновенные, полные тепла, хранящие отсвет души недавнего подростка. Глядя на его прямые плечи, стянутые тесной курткой, на широкие ладони с тупыми пальцами, ногти в типографской краске, укротитель был не так уж далек от истины, сравнив его с тараканом, раздавленным в чернильнице. Но ему же пришлось признать и силу его стойкости. С закушенными губами он сносил пощечины и мордобой. Только вскидывал подбородок, словно подтверждая несгибаемость прямых углов своей натуры, колкость скул и остроту уничтожающего взгляда.
И снова приходит дрессировщик, теперь в черном сюртуке с белой, словно ледяной, гвоздикой в петлице. Он бросает Пуме кости, завернутые в салфетку, и улыбается, довольный. Его крахмальные манжеты помяты, а лицо словно припухло. Пума признательно помахивает хвостом, ластится и повизгивает.
— Гляжу я на тебя, сударь мой, и не завидую… Но я тебя предупреждал… Ты хочешь спать, а нельзя… Не думаешь ли ты, что настало время шепнуть мне, где они прячутся, и я заберу отсюда Пуму? Так будет лучше и для тебя и для нее. И для меня тоже… Ты убедился — ей сон не требуется. Завтра ты будешь просто тряпкой, а послезавтра, если я приведу и Цумпи, сойдешь с ума! — говорит он и опять протирает очки. — Нет ничего хуже бессонницы, сударь мой, думаю, это для тебя не новость. Тебя никто не бьет, не ругает, у тебя есть постель и еда, тебя держат здесь, так сказать, для размышлений… Однако, вижу, вы уже померились характерами… Ого-го! Ты была не слишком любезна, Пумочка?! Даже клыки пустила в ход. Сударь мой, я должен тебя предупредить, хоть ты и тугодум, она может тебя прикончить. Ты погляди, она как пантера, одной лапой так тебя стукнет, что твои кривые ноги переломятся. Ужас сколько стоит ее содержание!.. А посмотрел бы ты на другую, она еще крупней. Но постой, не дури, не пользуйся моим присутствием и не засыпай, когда я с тобой разговариваю… Слышишь? Что за стариковская сонливость! Вот тебе сигарета, проснись!.. Дело есть дело, сударь мой, мы должны узнать, где твои сообщники и узнаем, не беспокойся… На, покури!..
Он протягивает руку к раскрытому портсигару, и дрессировщик дает ему прикурить от своей сигареты. Подойдя ближе, он ощущает запах мокрой псины, смешанный с запахом лаванды.
— Огонь, а не собака, сам видишь! — говорит укротитель почти дружелюбно и посмеивается. — Бенгальская пантера, гроза джунглей, со стальными зубами и железными челюстями, как у Бабы Яги… Один глаз здесь, другой на том свете… Понял? Если ты выдержишь до завтра, значит, ты чего-то стоишь… А может быть, хочешь, чтоб мы прекратили эту игру? Тогда говори, где они, и я уведу Пуму, сможешь выспаться всласть. Что скажешь? Ничего? Ладно-о… тогда приятных сновидений!.. Я уже говорил: не прикасайся к ее еде! И веди себя прилично. Я не перенесу, если она почувствует себя оскорбленной. Лучше, если хочешь доброго совета, спой ей что-нибудь или расскажи, это она любит. А то она сама тебе споет и, знаешь сам, у нее не слишком разнообразный репертуар!..