— Как паутинка, как паутинка, — шипел учитель, прохаживаясь по рядам между парт.
«Паутинки» у Флори не выходили. И после каждой проверки Флоря получал взбучку. Как ни старался Флоря, какие бы тонкие линии ни проводил, учитель все равно был им недоволен, и однажды Флоря решил подшутить над маньяком: на урок он явился с чистым белоснежным листом бумаги. Как сейчас вижу: Флоря сидит на первой парте, крутит в нетерпении головой и плутовски улыбается. Учитель прошелся по рядам, похвалил «паутинки», отправил к доске не угодивших ему учеников и, наконец, добрался до Флори. Взяв его папку с рисунками, учитель посмотрел на белый листок, поднес его к глазам, потом отстранил как можно дальше, надел очки, подошел к окну и посмотрел на него при ярком солнечном свете, повертел и заорал: «Что это такое, мерзавец!», на что Флоря, не задумываясь, ответил:
— Паутинка, господин учитель!
И тут же был отправлен к доске. Всем провинившимся было приказано встать на колени в затылок друг другу. Флоря, заподозрив недоброе, встал последним. Он был уверен, что перехитрил учителя. Учитель грозно велел каждому из наказанных схватить за волосы стоявшего впереди и по команде «раз» дернуть что есть силы вверх, а по команде «два» — вниз. Флоря дергал и в глубине души подсмеивался. Но вдруг он вздрогнул. Учитель расстелил на полу платок и, встав позади него на колени, схватил Флорю за волосы и с остервенением дернул. Тридцать раз под смех всего класса повинные головы вздергивались вверх и опускались вниз, а когда экзекуция была закончена, учитель с удовлетворением вытер платком пальцы, к которым прилипли клочки волос. У Флори из-под мочки уха текла рубиновой струйкой кровь. Он точно окаменел. Остаток урока он просидел, не поднимая глаз. Но на перемене я услышал, как он сказал, скрипнув зубами:
— Вырасту, стану бандитом.
После урока черчения шел урок музыки. Учитель, длинный, костлявый, нещадно колотил нас за малейшую ошибку. Мы без конца распевали гаммы, и стоило кому-нибудь сфальшивить, как учитель швырял в нас все что ни попадалось под руку — подставку для нот, классный журнал… Но выпадали и нам счастливые дни: один из нас замечал в окне живодера и тут же громко кричал: «Господин учитель! Палач схватил жертву!»
Учители бросал куда попало скрипку и издавал клич:
— За мной, ребята! На врага!.. Держи его!
Он готов был гонять нас целый день за клеткой живодера, чтобы спасти «жертву» от «палача». И мы с удовольствием бегали за клеткой, лишь бы не петь опостылевшие гаммы.
Над учителем истории Паладе, который на каждом уроке спал, Флоря подшучивал две четверти кряду, читая ему вместо ответа «Отче наш». Но в один прекрасный день он узнал, что Паладе спит в классе, потому что для заработка по ночам переплетает книги для букиниста. С тех пор на уроках истории воцарилась мертвая тишина — мы давали нашему учителю спокойно выспаться. И тишину охранял Флоря.
Ну вот заболтался я и не рассказал, почему у горбатого Флори появилось страшное прозвище «Магуа», вождь краснокожих из квартала Святого Пантелимона. Но прежде надо познакомить вас с господином Чапуткевичем, с его супругой фрау Бертой и кинематографом «Мадагаскар».
Главной достопримечательностью нашего квартала был кинематограф «Мадагаскар» — длинная развалюха, вроде амбара, с грязными окнами и гигантской вывеской, болтавшейся на стрехе крыши. На вывеске среди пляшущих букв «М-а-д-а-г-а-с-к-а-р» торчали зеленые пальмы, из-за которых выглядывали три негра и один европеец, как две капли воды похожий на пана Чапуткевича — хозяина кинематографа. Под вывеской висел громкоговоритель, и, когда в зале крутили фильм, на улице можно было слушать все, что слышали зрители.
Но вывеска и орущий громкоговоритель не были единственной рекламой кинематографа «Мадагаскар». По четвергам пан Чапуткевич, худой как щепка поляк, рано утром выходил из своего амбара и, посмотрев сперва на небо, потом на улицы, кишевшие людьми, выставлял на тротуар два стенда с фотокадрами нового фильма. Чапуткевич прислонял их к стенке и отходил, словно художник, любующийся своим творением. Пан Чапуткевич был мечтателем. Его голубовато-серые глаза частенько застывали, словно вглядывались в бесконечность, а блуждающая печальная улыбка говорила о том, что мысли поляка унеслись далеко-далеко.
Пан Чапуткевич появился в квартале Святого Пантелимона лет шесть тому назад. Он переночевал разок-другой у фрау Берты Шварц, которая в те времена была женщиной одинокой, и остался с ней навсегда. Чапуткевич приворожил фрау Берту рассказами о своей жизни, загадочным взглядом, вперенным в бесконечность — сам он говорил: на остров Мадагаскар, — и мечтательной улыбкой. А фрау Берта, вдова бывшего владельца кинематографа, тронула сердце бездомного поляка своей нежностью, пышным станом и белой шелковистой кожей. И вот, оказавшись наследником Шварца, то бишь владельцем кинематографа, Чапуткевич решил навечно остаться на нашей окраине.