Это была наша игра. Каждый четверг, как только пан Чапуткевич выставлял стенды с фотографиями героев, мы бежали к ним со всех ног, торопясь выбрать себе героя. Если попадал пальцем в шерифа, целую неделю был «шерифом», в негра, обреченного на смерть ку-клукс-кланом, неделю был «негром», а тот, кому везло и кто успевал ткнуть пальцем в главного героя, становился на целую неделю главарем нашей шайки.
Нас было шестеро мальчишек. Горбатого Флорю мы прозвали Магуа после фильма «Последний из Могикан», который показывали у нас не одну, а две недели. В роли свирепого индейца Флоря был неподражаем, да и вообще душой нашей компании, всех наших выдумок и затей был Флоря. Все остальные — братья Рику и Тити Бутой, Санду Праф и Ликэ, сын парикмахера, безропотно подчинялись суровому Магуа, которому всегда сопутствовало счастье: палец его неизменно попадал в главного героя. Я знал, что и Рику, и Тити, и Санду и даже лохматый прыщавый Ликэ втайне мечтали, когда вырастут, открыть в нашем квартале кинематограф и крутить в нем с утра до ночи фильмы с Томом Миксом и Зорро под вывеской с кокосовыми пальмами и громкоговорителем, орущим так, что слышно его даже в другом квартале. Вот тогда уж они насмотрятся фильмов всласть — все наизусть выучат. Один лишь Флоря не мечтал ни о чем подобном. Нищета и физическое уродство разожгли в его душе пламя обиды и желание мстить:
— Стану бандитом!.. Вот только вырасту! Стану бандитом!
Что же касается последнего из шестерки, то есть меня, то я не решался и мечтать, тихо радуясь, что всю вторую половину дня в четверг можно сидеть вместе с другими ребятами в будке механика кинематографа «Мадагаскар». Отец Рику и Тити Бутоев был самым удивительным, самым необыкновенным человеком на свете. Он был киномехаником. В его узкой накаленной проектором будке, прижавшись носами к квадратным дыркам в перегородке, мы чувствовали себя как в раю. Мы становились сопричастными чуду: рядом с нами, совсем близко от нас лился на экран поток дрожащих лучей, который — почему в этом не признаться? — нас завораживал, покорял, ошеломлял.
Мы вооружились деревянными кольтами и лассо — то бишь бельевыми веревками, а в коробке из-под печенья «Хердан» хранили петушиные и вороньи перья, которые втыкали в шапки, изображая индейцев. Все, чем мы жили и о чем думали, поставлял нам кинематограф «Мадагаскар», он был единственной нашей отрадой. А что еще могло увлечь нас? Церковь была интересна лишь толчеей во время всенощной, — мы забирались на хоры, перегибались через перила и, благочестиво держа в руках свечи, в глубине души надеялись, что воск угодит прямо на макушки тех, кто стоит внизу. Школа отпугивала и ожесточала — преподаватель черчения драл нас за волосы, а преподаватель музыки готов был гонять целый день ради спасения собаки, но бил нещадно за одну-единственную фальшивую ноту. То ли дело кинематограф «Мадагаскар»! Флоря, придумавший нашу игру, неистощимый на выдумки, каждую неделю вносил в нее что-нибудь новенькое. Как-то Ликэ, сын парикмахера, угодил пальцем в индейца, которого американец Боб в фильме бросает в котел со щелочью; от котла со щелочью Ликэ — так и быть — помиловали, но зато его заставили сесть у клапана со сжатым воздухом, который Флоря обнаружил на заводе «Униря». Все чуть было не кончилось весьма трагически. Не подозревая, что его ждет, Ликэ спокойно уселся около клапана, а мы стали вокруг, глядя, как Флоря, нагнувшись, осторожно его отвинчивает. Секунда — и Ликэ отшвырнуло в сторону. Целую неделю потом он икал и жаловался, что у него в голове звенит.
Случилось и мне угодить пальцем в Тома Микса. Однако в этом фильме Том Микс, укокошив примерно половину племени Угудама, в конце концов попадал в руки индейцев. А индейцы после разнообразных пыток бросили его бесчувственное тело под скорый поезд Финикус — Эль-Пассо. Том Микс, «загадочный всадник», очнувшись за минуту до того, как его должен был переехать поезд, припал к шпалам, и поезд прогрохотал над ним, не тронув ни волоска на его голове.
Неделю я пользовался всей полнотой власти. Но в среду я должен был повторить подвиг Тома Микса и лечь на шпалы железной дороги, которая пересекала нашу окраину.
Я словно вижу Магуа; гордо покачивая петушиными перьями, украшавшими его картуз, он обращается ко мне:
— Спрашиваю тебя в последний раз — выбирай: будешь терять сознание или не будешь?
— Слушай, схватите меня… завтра, — предлагаю я.
— Почему это завтра? — кричит Тити Бутой, размахивая луком, сделанным из зонтика… — завтра четверг!.. Новый фильм! Выбирай: теряешь сознание или не теряешь?