Она была поражена, догадавшись, что и он думает о том, что и она. Но когда он, довольный, рассмеялся, резко сказала:
— Глупый смех! Не нужно было делать то, что мы делали вчера. Ты не должен был настаивать… Это было гнусно. Несправедливо. Как могла я тебя послушаться?!
— Брось, все было хорошо.
— Для кого?
— Для тебя… для нас… для меня…
— А для него?
— И в особенности для него! Это заставит его спуститься на землю. Слишком долго он витал в облаках!
— Ты так думаешь?
— Разве он не знал, что отнимает тебя у меня?
— Не совсем. Здесь моя вина: он восхищался тобой, нет, нет, не гримасничай, ты не прав, уверяю тебя, он искренно восхищался тобой, ты был ему дорог, и вначале он не знал, что мы вместе… Ты снова глупо улыбаешься… Разве обязательно было всем знать это? Он видел тебя в игре, и ему всегда нравилось твое поведение на поле, смелость, с которой ты встречал противника… И где он нашел в тебе смелость и напористость?
Она хотела быть жестокой, уязвить его, выказать ему свое презрение и, даже если это унизило бы ее, отомстить за ту легкость, с какой вернулась опять к нему: ведь тогда, когда Клаудиу обнаружил ее связь с Джео, она поклялась, что никогда больше не увидится с художником.
— Я тебя хорошо изучила, — продолжала Клара. — Верь мне, в первый раз, когда я была у него, он и понятия не имел о наших с тобой отношениях. Я уже говорила, что он хорошо знал тебя, но этой «детали» не знал. Я держала его на расстоянии, хоть он и нравился мне, я сказала ему, что не буду ему принадлежать до тех пор, пока не разберусь и не покончу с тобой. Так ему и сказала!
— Ну, и?
— И он не настаивал. Он стал искать для меня «брынкушские», как он говорил, камни. Мы были с ним в горах, где нас приютили одинокие старики крестьяне, отшельники, сказочные старик и старуха, он все время повторял, что мы живем как в сказке, в горной колыбели, где вершины сталкиваются лбами… Было холодно, а у тех крестьян во дворе росли несколько яблонь, которые никак не могли расцвести. Ночью он постелил себе на лавочке в одной комнате со мной, напялил на себя тулуп старика хозяина, чтобы не мерзнуть, и мне стало жаль его. Он был как малый ребенок…
— Ну, и ты…
— Да, я позвала его к себе. Да, вот так и поступила! Я спешу тебе ответить, чтобы ты не сказал какой-нибудь гадости. Меня поражает твоя догадливость.
— Элементарная логика! Я знаю тебя так же хорошо, как самого себя.
— Действительно. Я иногда ужасаюсь, до чего же мы с тобой похожи.
— Я его уничтожу.
— Его? У тебя кишка тонка, несмотря на все твои связи… Он же художник…
— Черта с два! Ты понятия не имеешь, сколько у него врагов! Он всегда в искусстве был конъюнктурщиком.
— Нет, он человек убежденный. И талантливый. В отличие от некоторых.
— Сравниваешь? Скажи, он подарил тебе хоть одну картину?
— Он отдал бы мне все, что у него есть, если б я захотела! Все, что он написал с той поры, как мы вместе, связано только со мной, с моим миром, с нашей любовью. Знаешь, я рассказала ему о бабушкином доме, том доме с глубокими подвалами, с покоробленными стенами, которые так меня восхищали. Сколько бы раз ни посылали меня вниз за чем-нибудь, я оставалась там на долгие часы, забыв, зачем пришла, зачарованная фигурами и лицами, что виделись мне одной в трещинах на стенах, во вздувшейся глине, забеленной известью, где я открывала для себя целый сказочный мир… Он поехал со мной туда, мы нашли дом, он внимательно осмотрел его, а потом создал тот странный цикл из шести полотен, который назвал «Стены детства». Не многие их поняли, возможно, только те, у кого было такое же детство и они еще не забыли его… Я всем сердцем любила моего художника, когда он работал. Тогда его осеняли мощь и красота, которых никогда и ни у кого я раньше не видела. Успокойся: я любовалась его работой, а не обнималась с ним. Хоть мне и хотелось иной раз, чтоб все было наоборот! Я взяла у него только нарисованный углем портрет, тот портрет, который я повесила над комодом, я стерла его подпись и сказала тебе, что кто-то другой нарисовал меня.
— И ты думаешь, я поверил?
— Я боялась, что ты бросишь его в огонь. Я всегда боялась тебя. Почему у меня такой страх — сама не знаю! Да, он нарисовал меня еще раз, на церковной стене, среди святых, там тебе до меня не добраться!.. В воскресные дни приходят крестьяне и молятся на меня.
— Большая им выпала радость…
Она замолчала и словно забыла и про него, и про то, где находится. Ее глаза, только что живые и блестящие, потускнели.
— Кто еще участвует в гонках? — наконец спросила она.
— Видишь? Сама меняешь тему, когда она тебя не устраивает!.. Если тебе интересно, пожалуйста — будут все, кого ты знаешь. И еще две заявки от иностранцев. Один француз на «рено», он работает в Питештах, и один итальянец на «фиате». Соперников немного, потому что ставка невелика, сезон неподходящий, и вся эта затея носит сугубо провинциальный характер, это инициатива местного автоклуба, состоящего из нескольких задавак, которые впервые сели за баранку собственного автомобиля. Надо преподать им урок.