- Сущая правда, - с восхищением подтвердил управляющий. - Во всем графстве нет такого ветеринара, как сквайр.
Пока он говорил это, Трэверс был уже далеко, и запыхавшийся управляющий едва его догнал. Кенелм сел на камни возле Сесилии.
- Как я завидую вашему отцу! - воскликнул он.
- Почему? Разве что он знает, как вылечить быка? - с тихим смехом спросила Сесилия.
- Положим, что и это достойно зависти. Приятно облегчить страдания какой бы то ни было божьей твари, хотя бы и даремского быка.
- Правда. Я заслуживаю упрека.
- Напротив, вы по всей справедливости заслуживаете похвалы. Ваш вопрос внушил мне доброе чувство, вместо эгоистичного, которое преобладало в моих мыслях. Я завидовал вашему отцу в том, что у него так много интересов. Ценя наслаждение красотой - видами природы и закатом солнца, он восхищается также урожаем репы и беспокоится о здоровье быка. Счастлив человек дела, мисс Трэверс!
- Когда мой отец был в ваших летах, мистер Чиллингли, он, наверное, интересовался репой и быками не более, чем вы. Я не сомневаюсь, что настанет время, когда вы будете таким же человеком дела, как он.
- И вы... искренне так считаете?
Сесилия не отвечала.
Кенелм повторил вопрос.
- Откровенно говоря, я не знаю, будете ли вы интересоваться именно тем, что занимает моего отца. Но есть же другие предметы, кроме репы и домашнего скота, которые относятся к практической жизни, и вы будете принимать такое же живое участие, как приняли его в судьбе Уила Сомерса и Джесси Уайлз.
- Это не практический интерес. Я тут ничего не выиграл. Но будь это даже интересом практическим, то есть приносящим выгоду подобно скотоводству и возделыванию репы, на бесконечное число Сомерсов и Уайлзов рассчитывать не приходится. История никогда не повторяется.
- Могу я с великим смирением возразить вам?
- Мисс Трэверс, мудрейший из смертных, когда-либо живших на свете, все же недостаточно мудр, чтобы понимать женщину. Но большая часть мужчин обыкновенного ума, полагаю, согласится, что женщина отнюдь не смиренное создание, и, говоря, что "возразит со всем смирением", она вовсе не думает того, что говорит. Позвольте попросить вас ответить мне с великим высокомерием.
Сесилия засмеялась и покраснела. Смех был мелодичен, румянец... Каким же он был? Пусть тот, кто сидел в звездных сумерках возле такой девушки, как Сесилия, подыщет настоящее определение для такого румянца. Я оставляю его без эпитета. Однако ответила она твердо, хотя и кротко:
- Разве нет практических вопросов, касающихся счастья не одного или двух лиц, но тысяч и тысяч людей, вопросов, которыми человек, подобный вам, мистер Чиллингли, не может не интересоваться, даже не достигнув возраста моего отца?
- Извините, вы не отвечаете, а спрашиваете. Я возьму с вас пример и спрошу, как эти вопросы могут заинтересовать человека, подобного мистеру Чиллингли?
Сесилия помедлила, как бы пытаясь выразить многое в кратких словах, и сказала:
- В сфере мысли его может занять литература, в сфере действий политика.
Кенелм широко раскрыл глаза от изумления. Самый восторженный приверженец женских прав не мог бы относиться почтительнее Кенелма к способностям женщин; но к числу недостижимых качеств для женщин он всегда относил "лаконизм". "Ни одна женщина, - говорил он, - не высказала афоризма и не придумала пословицы".
- Прежде чем приступить к дальнейшему, мисс Трэверс, - сказал он наконец, - благоволите сообщить: тот краткий, но содержательный ответ, который вам пришел сейчас на ум, ваш ли собственный или вы заимствовали его из книги, которой я случайно не читал?
Сесилия честно старалась припомнить и затем сказала:
- Не думаю, чтобы я взяла его из книги; но многие мысли мне подсказала миссис Кэмпион. а так как она была окружена умными людьми, то...
- Понимаю и соглашаюсь с вашим определением, откуда бы оно ни было взято. Вы думаете, я могу сделаться писателем или политиком? А читали ли вы очерк современного нам автора "Движущая сила"?
- Нет.
- Очерк этот имеет целью доказать, что без движущей силы человек со всеми своими способностями и образованием ничего практического не сделает. Главные пружины "движущей силы" - нужда и честолюбие. В моем механизме их нет. По случайности рождения, я не нуждаюсь в куске хлеба, по случайности моего темперамента и философского образа мыслей, меня не трогают похвала или порицание. А без нужды в куске хлеба и при непоколебимом равнодушии к похвале и порицанию, думаете ли вы, положа руку на сердце, что человек создаст что-нибудь ценное в литературе или политике? Справьтесь-ка у миссис Кзмпион!
- И справляться не буду. Разве чувство долга ничего не значит?
- Увы, мы так по-разному толкуем долг! От долга в обычном смысле слова я, надо полагать, отступлю не более других. Но разве для полного развития всего хорошего, что в нас заложено, нам следует усвоить образ действий, против которого мы восстаем всеми силами души? Можете вы сказать бухгалтеру: "Будь поэтом", или поэту: "Будь бухгалтером"? Не обретет счастья человек, если ему прикажут избрать одну карьеру, когда сердце его лежит к другой, как не будет он счастлив, если его принудят жениться на одной женщине, когда все его чувства стремятся к другой.
Сесилия смутилась и отвела глаза. Кенелм обладал большим тактом, чем это обычно бывает у молодых людей его лет, то есть тонко понимал, чего в разговоре следует избегать, но у него была несчастная привычка забывать, с кем он говорит, и рассуждать как бы с самим собой. Предав полному забвению Джорджа Бельвуара и не заметив, как подействовал на собеседницу его неуместный довод, он продолжал:
- "Счастье" - слово, произносимое с большой легкостью. Оно может означать мало, оно может означать много. Под "счастьем" я подразумевал бы не минутную радость ребенка, которому дали игрушку, но постоянную гармонию между нашими склонностями и целями. Без этого созвучия мы в раздоре с самими собой, мы неполноценные люди, мы неудачники. А сколько советчиков наставляют нас: "Быть в раздоре с собой - наш долг". Я это отвергаю.
Тут Сесилия встала и тихо произнесла:
- Становится поздно. Пора возвращаться.
Они медленно спустились с зеленого пригорка и сначала шли молча. Летучие мыши, появляясь из поросших плющом развалин, шныряли и мелькали перед ними, гоняясь за ночными насекомыми. Спасаясь от преследователей, ночная бабочка села на грудь к Сесилии.
- Летучие мыши - практичные создания, - сказал Кенелм, - их движущая сила - голод. Их интерес сосредоточен на насекомых, которых они ловят. Звезды их не привлекают, однако звезды служат приманкой для бабочек.
Сесилия прикрыла прозрачным шарфом ночную бабочку, чтобы та не улетела и не стала добычей летучих мышей.
- Однако и бабочка практична, - возразила она.
- Да, на этот раз она была практична, когда на пути к звездам нашла убежище от грозившей ей опасности.
У Сесилии забилось сердце. Не было ли более глубокого и нежного смысла в этих словах? Но если она это подумала, то ошиблась. Они подходили теперь к садовой калитке, и Кенелм остановился, чтобы открыть ее.
- Посмотрите, - сказал он, - месяц только что взошел над теми темными соснами и придал ночи еще большую тишину. Не странно ли, что мы, смертные, находясь в постоянном волнении, суете и борьбе, как в естественной нам стихии, мыслим о святости в образах, противоположных нашей действительной жизни, то есть в образах спокойствия? В эту минуту, когда на небе и на земле царит такая мирная тишина, у меня возникло чувство, будто я стал чище, нравственнее, стал подвластен белее высокой морали, чем внушенная мне насекомым, которому вы дали убежище. Чтобы выразить это, я должен обратиться к поэтам:
Стремленье к звезде мотылька,
И мрака - к сиянью.
А человека - уйти далеко
От земного страданья.
О несбыточная, несбыточная мечта, недостижимая на нашей земле!
В этих словах слышалась такая безысходная тоска, что Сесилия не устояла против порыва сострадания. Она положила на его руку свою и заглянула в поднятое к звездам печальное лицо глазами, которым небо предназначило быть источниками утешения для страждущего мужчины. От легкого прикосновения ее руки Кенелм вздрогнул, опустил глаза и встретил этот сострадательный взор.