- Благодарю вас, сударыня, пока еще не надо, - сказал он.
Он оперся рукой о подоконник, выпрыгнул из открытого окна и медленно пошел вдоль берега по тропинке, то покрытой тенью, то освещенной звездами. А луна медленно поднималась над ивой, удлиняя свое отражение на волнах.
ГЛАВА III
Хотя Кенелм и не счел нужным сообщить родителям или лондонским знакомым о своем убежище, ему и в голову не приходило скрываться здесь, поблизости от дома Лили, чтобы искать случай тайно встречаться с ней.
На следующее утро он отправился к миссис Брэфилд, застал ее дома и несколько более развязно, чем это было ему свойственно, заявил:
- Я нанял по соседству с вами две комнаты на берегу ручья, хочу половить форель. Вы позволите мне иногда приходить к вам, а когда-нибудь, я надеюсь, угостите меня обедом, от которого я так бесцеремонно отказался несколько дней назад: меня неожиданно отозвали против моей воли.
- Да, мой муж сказал, что вы умчались от него с каким-то неистовым восклицанием насчет вашего долга.
- Совершенно справедливо. Мой рассудок и, я могу сказать, моя совесть пришли в большое недоумение по поводу одного дела, чрезвычайно важного и совершенно для меня нового. Я отправился в Оксфорд. Там глубже чем где-либо анализируют вопросы рассудка и совести, и может быть, наименее удовлетворительно их решают. Успокоенный одним университетским светилом, я почувствовал, что могу позволить себе летний отдых, и вот я здесь.
- А, понимаю, у вас возникли религиозные сомнения; может быть, вы думали о том, чтобы перейти в римско-католическую веру? Надеюсь, вы этого не сделаете ?
- Сомнения бывают и не религиозные. Такие сомнения, как у меня, испытывали и язычники.
- Каковы бы они ни были, я с удовольствием вижу, что они не помешали вам вернуться, - любезно заметила миссис Брэфилд. - Но где вы нашли квартиру, почему не остановились у нас? Мой муж был бы очень рад принять вас у себя.
- Вы говорите это так искренне, так сердечно, что ответить просто: "Благодарю вас" - кажется мне слишком холодным и официальным. Но в жизни бывают дни, когда желаешь быть один - заглядывать в свою душу и, если возможно, проводить время в тиши. Для меня настали такие дни. Будьте снисходительны ко мне.
Миссис Брэфилд посмотрела на Кенелма с дружеским, ласковым участием. Она в свое время сама перенесла всю тяжесть юной романтической любви. Она помнила свою мечтательную, полную опасностей юность, когда тоже стремилась к одиночеству.
- Быть к вам снисходительной? Охотно! Желала бы я, мистер Чиллингли, быть вашей сестрой, чтобы вы могли довериться мне. Вас что-то огорчает?
- Огорчает? Нет. Мысли у меня радостные. Они, может быть, иногда приводят меня в недоумение, но не огорчают.
Кенелм произнес это очень тихо, и в потеплевшем свете его задумчивых глаз, в нежной, спокойной улыбке было что-то, подтверждавшее его слова.
- Вы не сказали мне, где устроились, - внезапно переменила тему миссис Брэфилд.
- Неужели не сказал? - ответил Кенелм, слегка вздрогнув и словно пробуждаясь от грез. - Должно быть, мой хозяин - значительная персона. Когда я сегодня утром спросил у него адрес, чтобы мне доставили мой багаж, он дал свою карточку и с величественным видом сказал: "Меня хорошо знают в Молсвиче и в окрестностях". Я еще не посмотрел на эту карточку. А, вот она: "Элджернон Сидни Гейл Джонс, Кромвельлодж". Вы смеетесь? Что вам известно о нем?
- Я жалею, что здесь нет мужа. Он мог бы больше рассказать вам. Мистер Джонс - своеобразная личность!
- Мне тоже так показалось.
- Большой радикал, ужасно болтлив и несносен на приходских собраниях. Но наш викарий, мистер Эмлин, говорит, что он безвреден: лает, но не кусает, и что в его республиканских или радикальных взглядах следует винить его крестного отца. К его имени Джонс при крещении прибавили Гейл, так как Гейл Джонс был известный оратор-радикал того времени. А Элджернон Сидни, я полагаю, было приписано к Гейл для того, чтобы еще более подчеркнуть будущие республиканские принципы новорожденного.
- Следовательно, весьма естественно, что Элджернон Сидни Гейл Джонс назвал свое жилище Кромвель-лодж. Ведь Сидни Элджернон особенно ненавидел протекторат, а первый Джонс Гейл, если он был честный радикал, наверно, поступал так же, учитывая, как сурово обошелся протектор с приверженцами парламентской реформы. Но мы должны быть снисходительны к людям, которых при крещении назвали неудачно; ведь сами они не могли выбрать имя, которое должно управлять их судьбой, Я сам был бы меньшим чудаком, не будь я назван в честь некоего Кенелма, который верил в симпатические порошки. Но, независимо от политических взглядов, мой хозяин мне нравится, он великолепно вымуштровал свою жену. Она боится даже звука собственных шагов и скользит взад и вперед в мягких туфлях, распространяя дух женской покорности.
- Это, конечно, характеризует его с лучшей стороны для жильцов, да и местоположение Кромвель-лоджа очень красиво. Кстати, это близко от дома миссис Кэмерон.
- А ведь и в самом деле! - невинным тоном согласился Кенелм.
- Ах, друг мой Кенелм, враг притворства, par excellence {По преимуществу (фр.).} поклонник истины, до чего ты дошел! До каких пределов падения доходят сильные!
- Если вы, как говорите, желаете отобедать у нас, то примите приглашение на послезавтра? Я, кстати, позову и миссис Кэмерон с Лили.
- Послезавтра? Я буду очень рад.
- Какое время вам удобнее?
- Чем раньше, тем лучше.
- Шесть часов не рано?
- Конечно, нет... Прощайте, теперь я должен пойти к миссис Сомерс, у нее остался мой чемодан.
Кенелм встал.
- Бедная моя Лили! - сказала миссис Брэфилд. - Я жалею, что она такой ребенок.
Кенелм опять сел.
- Разве она ребенок? Я не считаю ее таким уж ребенком.
- Я говорю не о летах. Ей восемнадцатый год, но мой муж говорит, что с таким ребенком ему не о чем беседовать, и всегда просит меня избавить его от разговоров с ней. Он предпочитает беседовать с миссис Кэмерон.
- Вот как?
- А я нахожу в ней кое-что.
- В самом деле?
- Кое-что не совсем детское и не вполне женское.
- Что же это такое?
- Не могу точно определить. Но вы знаете, как ее ласково называют мистер Мелвилл и миссис Кэмерон?
- Нет.
- Фея! У феи нет возраста. Фея не ребенок и не женщина.
- Фея? Те, кто хорошо ее знает, называют ее феей. Фея!
- И она верит в существование фей.
- Верит? Я тоже. Извините меня, я должен идти. Итак, послезавтра, в шесть часов!
- Постойте, - сказала Элси, подходя к письменному столу. - По дороге домой вы пройдете мимо Грасмира. Не сделаете ли мне одолжение и не передадите ли эту записку?
- Я думал, что Грасмир - это озеро на севере.
- Да, но мистер Мелвилл назвал свой коттедж так же, как называется озеро. Кажется, первая проданная им картина изображала дом Вордсворта. Вот моя записка. Я приглашаю миссис Кэмерон встретиться с вами. Но если вы не желаете быть моим посланцем...
- Не желаю? Дорогая миссис Брэфилд! Что вы! Вы же сами говорите, что я буду проходить мимо коттеджа.
ГЛАВА IV
Кенелм быстрым шагом направился от миссис Брэфилд к лавке Уила Сомерса на Хай-стрит. Джесси стояла за прилавком, перед ней толпились покупатели. Кенелм в кратких словах объяснил ей, куда отослать его чемодан, а потом прошел в заднюю комнату, где Уил плел корзины. В углу стояла колыбель, и бабушка машинально покачивала ее, читая замечательный миссионерский трактат о чудесных обращениях - в каких христиан, мы здесь разбираться не станем.
- Итак, вы счастливы, Уил? - сказал Кенелм, садясь между корзинщиком и ребенком.
Милая старушка возле него читала трактат, связывавший ее мечты о вечной жизни с жизнью, только еще начинавшейся в колыбели. Счастлив ли он? Как Уил жалел человека, который мог задать ему такой вопрос!
- Счастлив, сэр? Еще бы не счастлив! Не проходит вечера, когда мы с Джесси и матушка не молились бы, чтоб со временем и вы стали так же счастливы. Когда-нибудь и малютка научится молиться! "Господи, благослови папу, маму, бабушку и мистера Чиллингли".