К тому времени, как путник довел припев до конца, он поравнялся с фонтаном и приветствовал его радостным восклицанием. Спустив сумку с плеча, он наполнил водой железный ковш, привязанный рядом, потом кликнул собаку, которую называл Максом, и протянул ей ковш. Только после того, как собака утолила жажду, напился и ее хозяин. Потом, сняв шляпу и смочив виски и лицо, он сел на скамейку, а шпиц лег на траву у его ног.
После некоторого молчания путник опять затянул припев, но теперь он пел тише и медленнее, короткими отрывками, добавляя к стиху новую строфу. Было видно, что он старался либо припомнить, либо просто сочинить продолжение и скорее всего был занят последней, более трудной задачей.
"Ты скажи, рыцарь Карл, почему ты пешком, А не на сером коне?" — "Серый конь", гм, "на сером коме"… "Лихая беда заглянула в мой дом И коня не оставила мне!"— Ну, так сойдет, прекрасно!
— Нечего сказать «прекрасно»! Не очень-то он привередлив! — пробормотал Кенелм. — Все же такие путники не каждый день проходят по большой дороге. Пойду поболтаю!
Он тихо вылез в окно, спустился с бугра, вышел через скрытую зеленью калитку на дорогу и незаметно стал возле путника под раскидистой ивой.
Незнакомец умолк. Может быть, ему надоело сплетать рифмы, а может быть, сам этот процесс нагнал на него то мечтательное настроение, которое так свойственно всем поэтам. Но красота ландшафта привлекла его внимание, и он залюбовался лесом и полями, уходившими все дальше и дальше к цепи холмов, на которых как бы покоилось небо.
— Мне хотелось бы услышать всю немецкую балладу, — неожиданно прозвенел в тишине голос Кенелма.
Путник вздрогнул и обернулся. Кенелм увидел мужчину в полном расцвете сил, с кудрями и бородой темно-каштанового цвета, с блестящими голубыми глазами и каким-то особым, неизъяснимым очарованием и в чертах и в выражении лица, приветливого и чистосердечного, не лишенного благородства и внушавшего невольное уважение.
— Прошу извинения, что прервал вас, — сказал Кенелм, приподнимая шляпу, — но я слышал, как вы пели, и хотя похоже, что стихи с немецкого, я не помню, чтобы мне приходилось читать что-либо подобное у тех известных немецких поэтов, которых я знаю.
— Это не перевод с немецкого, сэр, — возразил незнакомец. — Я просто пытался в стихах выразить некоторые свои мысли и настроения, навеянные этим прекрасным утром.
— Стало быть, вы поэт? — сказал Кенелм, присаживаясь на скамью.
— Я не смею называть себя поэтом, — я только стихотворец.
— Да, сэр, я согласен, тут есть различие. Многие современные поэты, которых считают первоклассными, в сущности чрезвычайно плохие стихотворцы. Со своей стороны, я охотней признал бы их хорошими поэтами, если б они вовсе не сочиняли стихов. Ну, а конец вашей баллады, услышу я его?
— Увы, конец баллады еще не придуман! Содержание ее довольно сложное, а порывы моего вдохновения непродолжительны.
— Что ж, это говорит в их пользу — хотя бы тем, что выгодно отличает вашу поэзию от той, которая теперь в моде. Вы, кажется, нездешний. Могу я спросить, куда вы держите путь с вашей собакой?
— Сейчас у меня свободное время, и я намереваюсь пробродить все лето. Я иду далеко, буду странствовать до сентября. Жизнь среди летних полей чудесное препровождение времени.
— В самом деле? — наивным тоном спросил Кенелм. — А мне сдается, что еще задолго до сентября вам успеют надоесть и поля, и ваш пес, и вы сами. Хотя, конечно, у вас еще кое-что в запасе — вы будете сочинять стихи, что говорят, очень приятно и увлекательно для тех, кто этим занимался, начиная с нашего старого друга Горация, который во время своих летних прогулок по прорезанным ручьями рощам Тибра превращал тяжеловесные алкеевы строфы в сладчайший мед, и до кардинала Ришелье, любившего на досуге, когда не нужно было рубить головы вельможам, развлечься невинным рифмоплетством. Неважно, хороши или плохи стихи, если дело идет лишь о том удовольствии, которое они доставляют автору. Ришелье так же наслаждался своим творчеством, как Гораций — своим, хотя виршам Ришелье далеко до Горациевых стихов.
— Конечно, в ваши годы, сэр, и при вашей очевидной образованности…
— Скажите — «культуре»: это слово теперь в моде.
— Ну хорошо, при вашей очевидной культуре, вы, должно быть, писали стихи?
— Латинские — да, а случалось — и греческие. Мне приходилось сочинять их в школе, но это меня мало занимало.